Последний волк

Волк понимал, что волчата слишком молоды для восприятия Закона и после маленького урока переводил разговор на обыденное, на окружающее. Уже тогда, до своих многолетних странствий, Волк знал о животном мире гораздо больше, чем любой из обитателей леса, и волчата, затаив дыхание, слушали его рассказы о повадках разных зверей и птиц, не только осязаемых, но и тех, далеких, недостижимых, с которыми он познакомился в зоопарке. О гигантской щуке с четырьмя лапами, которая выползает из воды, чтобы схватить глупых зазевавшихся волчат и уволочь их на самое дно; об огромном олене, в два раза выше любого виденного ими, но без рогов и с одним или двумя мешками на спине, куда он складывает непочтительных волчат, а также еду и воду и поэтому может не пить и не есть неделями; о звере-горе с двумя хвостами и огромными лапами, в отпечатке которых, заполненном водой, может искупаться уставший на охоте волчонок; об огромных орлах, которые могут взять в каждую из своих когтистых лап по разморившемуся на солнце волчонку и унести их к самому Крайнему Морю. Волчата повизгивали от страха, стреляли глазами то на мирно журчащий поблизости ручей, но в небо, где весело носились ласточки, и успокаивались -- сказка.

Но больше всего волчата любили рассказы отца о его прошлой жизни. Так получилось, что в этих рассказах смешались судьбы Одинокого Волка и Последнего Волка, и вот Волк в последнем усилии проскальзывает под сетку и мимо изумленных егерей и охотников, мимо припасенных на такой случай борзых несется во весь опор за Волчицей, и вот они уже у спасительной трубы, и вот, продравшись сквозь заросли калины, они юркнули в нее и никто не смеет их преследовать, но они несутся вперед и выскакивают на берег рукотворного озера с заброшенными, недостроенными домами двуногих, их пустые глазницы бессильно провожают их, их распахнутые рты пробуют что-то озлобленно крикнуть им вслед, но они бегут вперед, они живы, они свободны. "Так мы с мамой прибежали сюда, тут появились вы, и теперь здесь наш дом."

Он никогда не рассказывал им о пленении отца, о своей жизни в несвободе, о своей шайке, хотя волчатам наверняка были бы интересны их похождения. Он никогда не говорил им о том, что он -- Последний. Они лежали рядом с ним, такие сильные, такие гордые, такие серые, они были живым опровержением того, с чем он вырос, того, что внедрилось в него сразу же, как он начал осознавать этот мир.

- Ваши двоюродные братья и сестры где-то рядом. Когда вы подрастете, мы пойдем и найдем их и у нас будет большая Стая. И пусть Они трепещут!

- Мы найдем их, и у нас будет большая Стая, и пусть Они трепещут! -радостно подхватывали волчата, ударяя правыми передними лапами о дерн.

Разговоры утихали, они погружались в сон, потом просыпались, потягивались, до дрожи напрягая задние лапы и хвост, немного пили -- много нельзя перед возможным долгим бегом -- и устремлялись навстречу новой охоте.

Как-то раз, ранним утром они столкнулись с косулей, редкой гостьей в их краях. Волчата замерли на опушке леса, разглядывая неизвестную стройную, тонконогую красавицу, в искрящейся в первых лучах солнца гладкой рыжей шубке, с точеной, неожиданно темно-серой головой с белым пятнышком на переносице. "Что ж, поохотимся, - сказал Волк, - сильно не отставать! И смотрите внимательнее, что я буду делать." Для Волка это была не охота детская забава, он легко догнал косулю, в четком прыжке перерезал ей артерию на горле и спокойно улегся рядом, но для волчат, изо всех сил старавшихся держаться сразу за отцом, это была первая настоящая погоня и они, возбужденно урча, налетели на поверженную косулю, вцепились ей в горло и замерли, впитывая еще пульсирующую кровь. "Как мы ее загнали, мама! взахлеб описывали они вечером короткие перипетии погони. - Почему ты не ходишь с нами на охоту?"

x x x

Чем больше сближался с сыновьями Волк, тем дальше отходила Альма. Как-то само собой сложилось, что Стая, как они гордо именовали себя, чуть свет уходила на охоту, иногда на два-три дня, а Альма оставалась в логове и на все это время они забывали друг о друге. Но Альма недолго спала после их ухода, вставала, до хруста потягиваясь, немного ела из обильно принесенной добычи и отправлялась в короткую, на час резвого бега, дорогу, к странному, как будто из другого или очень древнего мира, городу двуногих, обнесенному высоченным, в половину хорошего дерева, глухим забором со сторожевыми башенками по углам. В строго определенное время распахивались ворота, в которые упиралась единственная в округе дорога, и из них медленно вытекала толпа неизбывно усталых людей в одинаковом черном в сопровождении утренне-злых людей в форменно-пятнистом. Они уходили в лес, с каждым днем все дальше, где они прорубали широченную, в пять или шесть прыжков, просеку для каких-то их, людских, надобностей, валили вековечные деревья, обрубали ветки, кряхтя пристраивали тяжелые бревна на сани-волокуши, что свозили их к дороге, где бревна перегружали на непомерно длинные машины и увозили в другую жизнь.