Последний выход Шейлока

Добравшись до дверей медицинского блока, я испытал сильнейшее чувство неловкости от мысли о предстоящей встрече с Луизой Бротман. Я был уверен, что вопросы, продолжавшие вертеться в моей голове и значительной своей частью касавшиеся ее, она без труда прочитает на моем растерянном лице.

К счастью, мне не пришлось ни о чем ее спрашивать. Подходя к блоку, я увидел толпу ожидавших в окружении полицейских. Я едва успел проглотить свой завтрак, состоявший из чашки эрзац-кофе, тяжелого серого хлеба, маргарина и темно-коричневой липкой массы, называвшейся мармеладом. Насколько я мог судить, мармелад делался из желатина с добавкой красителя и малой толики сахарина. Чувство голода все это притупляло лишь на короткое время. Правда, завтрак неработающего состоял только из эрзац-кофе и ста пятидесяти граммов хлеба. Все познается в сравнении — избитая истина, но первые два дня после возвращения на работу в медблок я наслаждался ощущением сытости — обманчивым, разумеется.

Вошел полицейский с картонной папкой. Козырнув, он протянул мне несколько бланков с фамилиями заболевших, нуждавшихся в медицинском осмотре. Я приступил к приему, мысленно радуясь большому числу пациентов — непрерывность занятий избавила меня от необходимости обращаться к Луизе, а затем и притупили вчерашние воспоминания.

Помимо непринятых накануне новичков, из бригады, работавшей вне стен гетто на уборке картофеля, к нам направили двенадцать мужчин и пять женщин. Жалобы были однообразны, связаны, главным образом, с желудочными расстройствами. Восьмерых мужчин и двух женщин с начальными признаками кишечной инфекции я направил в стационар, остальным предписал возвращаться на работу с завтрашнего дня. Во второй партии были только мужчины — они занимались разгрузочными работами на станции близ Лимбовиц. Шестерых пришлось тоже госпитализировать — у четверых травмы оказались достаточно серьезными, у двоих начинался сепсис.

Поток больных начал иссякать лишь к середине дня. В коридоре оставалось человек пять-шесть, пришедших в медицинский блок самостоятельно. Я чувствовал себя изрядно уставшим — хотя не так, как в первый день. Тем не менее, Луиза сама предложила сделать небольшой перерыв и приготовила мне чашку кофе — до обеда еще оставалось два часа. Я поблагодарил ее, присел у окна с горячей кружкой в руке. Госпожа Бротман занялась рабочим журналом, заполняя карточки, внося какие-то дополнения.

— Восемнадцать человек отправлены в стационар, — сказала она наконец. — Доктор Красовски будет недоволен, доктор Вайсфельд, восемнадцать временно нетрудоспособных — это много… — в ее голосе слышалась ирония. — К счастью, ему никого не придется оперировать.

Я молча кивнул. Сделав первый глоток черной жидкости без вкуса и запаха, я машинально поднес к глазам листок-направление — один из двух, принесенных полицейским. Механически пробегая список уже принятых нами больных, я вдруг обратил внимание на знакомую фамилию: «Ландау-фон Сакс». Но жены Макса Ландау сегодня не было. Не исключено, что она осталась дома из-за смерти мужа.

— Странно, — сказал я, стараясь не смотреть на Луизу. — Здесь в списке фигурирует госпожа Ландау-фон Сакс. Видимо, муж все-таки настоял на ее визите к врачу. Но она не пришла…

Луиза не ответила, неопределенно пожала плечами. Она сидела так, что тусклые солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь пыльное, наполовину закрашенное окно, освещали ее плечи, но оставляли в тени лицо.

— Как вы вчера добрались домой? — спросил я нейтральным тоном.

— Благодарю, без приключений, — быстро ответила она. — А вы?

— Я слышал, что с Максом Ландау случилось несчастье, — все-таки, из меня никогда не выйдет сыщик. Я не мог не говорить о случившемся, хотя и понимал, что нарушаю слово, данное г-ну Холбергу. Но, в конце концов, почему я должен помогать какому-то самоуверенному типу, всерьез утверждающему, что он раскроет убийство? Я разозлился — и на него, и на себя, и на Луизу Бротман, — и уже не сдерживаясь, добавил: — Он умер. Сразу после спектакля. Разве вы не слышали об этом?

— Что вы говорите?! — воскликнула она, глядя на меня с изумлением, которое показалось бы искренним всякому, не видевшему ее у гримерной Ландау. — Боже, какой ужас… Но отчего это произошло? Он ведь выглядел на сцене вполне здоровым… Или я ошибаюсь? — вдруг выражение ее лица изменилось, глаза потухли, она вяло махнула рукой. — Ах, что я болтаю… Конечно, я знаю об этом. Просто не хотелось говорить… Я… — она запнулась. — Мы должны были встретиться.

Я хотел было расспросить ее о Ландау и о том, как они познакомились, но тут дверь в кабинет распахнулась, и вошел доктор Красовски. Судя по нетвердой походке и лихорадочному блеску в глазах, он уже успел приложиться к спиртному.

— Черт побери, Вайсфельд, вы не брали мой скальпель? — спросил он раздраженно.

— Нет, — ответил я.