Последний выстрел. Встречи в Буране

— Говорят, мир не любит повторений, — тихо начала она. — Говорят, все течет, все меняется, и нельзя дважды ступить в одну и ту же реку... Правильно, конечно. И все-таки у меня лично почти полностью повторилась история моей мамы... Была я тогда молоденькой девчонкой-фельдшерицей, работала на медпункте кирпичного завода. Жизнь мне казалась праздником, а в праздники все хорошо! Зачастил ко мне на медпункт один парень — Коростелев, шофер... Придет, бывало, и шутит: «Есть ли у вас, хорошая сестрица, лекарство сердечное?» Как-то повезли мы с ним в больницу рабочего с ушибом. По дороге Коростелев сказал мне: «Хотите, за два часа научу вас управлять машиной». Я ничего не ответила. Отвезли мы больного. Коростелев мимо заводских ворот и — в степь... Удивительно, я сразу научилась управлять машиной и хохотала от этого, как дурочка. Потом сама стала просить его — поедем... Я уж и по городу водила машину, права любительские получила... Ездили мы ездили и доехали до загса. В заводском доме получили приличную комнату. И праздник продолжался. Мама радовалась — попался хороший человек. Однажды она плюнула трижды через плечо и сказала: «Не сглазить бы, дочка, я за тебя спокойна». Мне тоже казалось, что о будущем теперь можно не беспокоиться... Мне, как нашей Рите, очень хотелось быть врачом, и я думала, что муж поддержит, что мое желание — его желание. Но Коростелев заявил: «Хватит, выучилась, на кусок хлеба зарабатываешь — и ладно. Не всем быть учеными». Я согласилась. В конце концов и диплом фельдшерицы — не так уж мало для женщины... Потом пошли неприятности. Коростелев все чаще и чаще стал приводить домой незнакомых людей, они распивали водку, говорили о каких-то кирпичах, шабашках. Я знала, что у шофера не такая уж большая зарплата, но у Коростелева откуда-то появились деньги, много денег. На мои вопросы — откуда деньги, он отвечал — премии. Потом я поняла, что он просто ворует кирпич и продает на сторону. Я стала его упрашивать, говорить, что ворованные деньги впрок не пойдут, что за такие дела нетрудно в тюрьму угодить, пусть он подумает о нашем будущем ребенке... «Дура, — кричал подвыпивший Коростелев, — радоваться должна, что в доме копейка водится, и на тебя, и на ребенка хватит. Или думаешь заявить на меня? Иди, заяви — Коростелев кирпич налево сплавляет...» Легко сказать — иди, заяви... Нет, я не пошла заявлять, смелости не хватило. Мне думалось, что уговоры помогут, что поймет Коростелев... Однажды встретила я заводского экспедитора, Кузьму Фокича. Он казался мне человеком рассудительным, внимательным — член завкома, часто заглядывал на медпункт. Придет, бывало, и этак заботливо поинтересуется — как живу, как работаю, не нужна ли какая помощь медицине, о Коростелеве расспросит — как, мол, не обижает ли... С ним-то я и посоветовалась, попросила, чтобы он вразумил Коростелева. Экспедитор поохал-поахал, назвал Коростелева негодником, пообещал вмешаться и помочь. В тот же вечер Коростелев пришел домой пьяным и с кулаками ко мне: «Жалуешься? Кому жалуешься? У кого совета просишь? Кузьма наш человек, заодно мы с ним, одной веревочкой связаны». И я тогда крикнула Коростелеву: «Значит, он такой же вор, как и ты!» Я до сих пор не могу без омерзения вспоминать тот вечер... Коростелев избил меня... И я ушла. Больше я не вернулась ни к нему, ни на завод... Месяца через два Коростелев получил свое — восемь лет тюрьмы. Я по натуре не злая, даже сердобольная, но радовалась приговору... Работать устроилась на станцию «скорой помощи». Родилась у меня дочь, Юлечка. Через год я поступила в институт. Ночами дежурила на «скорой помощи», утром спешила на занятия, иногда засыпала на лекциях... Нелегко было, но все-таки окончила институт и была направлена в Буран. Коростелев писал мне из заключения. Я не отвечала... В прошлом году его освободили. Теперь вот приехал с автоколонной в колхоз. Слышали? Мириться предлагает... Нет, нет, не буду мириться, не нуждаюсь в нем. Нельзя дважды повторять одну и ту же ошибку. — Фиалковская умолкла, погрустнела, горькое воспоминание о прошлом, видимо, подействовало на нее удручающе.

Михаил Петрович тоже молчал, находясь под впечатлением только что услышанного рассказа. Ему было трудно представить Лидию Николаевну женой Коростелева — этого грубого огненно-рыжего парняги. Он оправдывал ее нынешнюю решимость и готов был сказать: правильно, гоните «бывшего»... Но где-то в глубине души опять шевельнулась тревога за ее судьбу. Ему хотелось чем-то помочь ей. А чем? Да и нуждается ли она в его помощи?

Отмахиваясь от надоедливых слепней, лошадь торопко бежала по луговой дороге вдоль Буранки-реки, мимо широких плесов, обрамленных зарослями камышей. У одного из таких плесов Михаил Петрович попросил Фиалковскую остановиться.

— Время у нас есть. Давайте рекой полюбуемся, — сказал он.