Последний вздох Аполлона

«Вы никогда себе не простите, если упустите шанс воочию увидеть подлинный шедевр, который мадам Ван Гог решилась выставить в салоне старины Шабо», – писал Мите журналист. Именно этот довод сыграл решающую роль: Анненский согласился отпустить Дмитрия Егоровича в Париж на целых две недели.

Теперь, в старинном особняке на набережной Анжу, молодой человек стоял перед натюрмортом с ирисами, пораженный контрастом между жизнью и смертью.

– В этой картине есть что-то зловещее, – произнес один из постояльцев «Луксора», американец по имени Бэзил Холлуорд.

Митя не заметил, как он подошел и остановился рядом.

– Да, пожалуй, вы правы.

Глава 2

Отель «Луксор» оказался еще меньше, чем представлял себе Митя. Одновременно в нем могли остановиться всего пять постояльцев, а главной приманкой для гостей служила экспозиция, которую хозяин Жан Шабо каждые три месяца обновлял в Салоне Муз, почти целиком занимавшем первый этаж особняка. Чаще всего Шабо выставлял картины, арендованные у их владельцев, а иногда и личные вещи художников. Двери отеля были открыты для эстетов, способных оценить поистине бесценные полотна. В то же время Салон Муз служил рестораном, который с удовольствием посещали знатные парижане. По вечерам здесь звучал рояль и, несмотря на современные удобства – центральное отопление и электричество, в камине уютно потрескивал огонь, а на столе, накрытом крахмальной скатертью, пылали свечи в серебряных канделябрах.

В холле гостей встречал неизменно галантный портье Виктор Дюпон – француз до кончиков ногтей, слегка располневший к сорока годам. Он выдавал ключи и почту, запирал парадную дверь на ночь и на несколько часов забывался сном в крошечной комнатушке рядом с конторкой.

Винтовая лестница, обитая мягким ковром, уводила на второй этаж, где постояльцы попадали в узкий коридор и расходились по номерам: две комнаты направо, три налево. Следуя за отельным лакеем, Митя повернул направо. Его номер «5» оказался напротив номера американца Холлуорда.

Дверь в торце коридора вела в апартаменты Жана Шабо – владелец отеля занимал кабинет и спальню. Это был высокий лысеющий господин шестидесяти лет, сухой и прямой, как трость, и очень деятельный. Кроме горячей любви к искусству, его почти осязаемую энергию подпитывала любовь к семейному делу – отелю и, конечно, к его постояльцам. Митя легко мог вообразить, как обрадовался француз, когда знаменитый журналист и коллекционер согласился выставить в его салоне картину русского художника Василия Верещагина, а также изъявил желание пожить в «Луксоре» недельку-другую вместе с сестрой.

Отельным лакеем служил британец по имени Том Бичем, нанятый незадолго до приезда англоговорящих гостей. Шабо, несомненно, посчитал удачей неожиданное появление молодого человека с рекомендательным письмом от графини Пикок, которая останавливалась в «Луксоре» лет десять тому назад. Бывший лакей графини имел похвальное, по мнению Шабо, намерение совершенствовать свои умения не где-нибудь, а в парижском отеле.

Калверта Найтли и его сестру Кэтрин разместили в номерах в левой части коридора. Номер «3» вот уже несколько месяцев занимала итальянская оперная певица Лючия Морелли, ангажированная на часть сезона в Гранд-Опера.

Винтовая лестница устремлялась выше, на третий этаж – в комнаты для прислуги. Сейчас там жили горничные Лючии и Кэтрин, лакей Найтли и Том Бичем. Кухня и кладовая находились на цокольном этаже. Об их существовании гостям полагалось знать лишь в теории, на деле же готовые блюда словно по волшебству появлялись на подносе лакея, дымясь и источая аппетитный аромат. Повар и служанки, убиравшие комнаты, приходили утром и покидали отель вечером, как тени, через дверь на задний двор.

– Бичем служил у моей давней знакомой, графини Пикок, – сказал Шабо по-английски, когда постояльцы впервые в полном составе встретились за обедом. – А мне как раз требовался лакей-англичанин, который бы легко понимал и исполнял любые ваши пожелания.

Митя одинаково хорошо владел английским и французским, эти языки в гимназии давались ему намного легче, чем латынь и греческий. Но, поскольку все беседы в «Луксоре» по негласной договоренности велись на языке английских гостей, в конечном итоге было удобно, что на нем говорили и слуги.

Лючия Морелли, как оказалось, тоже неплохо знала английский. Митя не умел определять возраст, однако почему-то решил, что ей скорее за тридцать, нежели сильно за двадцать. У нее были нетипичные для итальянки светлые локоны, убранные в замысловатую прическу. Сестра Калверта предположила, что Лючия осветляет их с помощью перекиси водорода.

– Для лакея, служившего в доме графини, ваш Бичем держится не слишком уверенно, – проронил Найтли, когда слуга на мгновение замешкался, обдумывая, следует ли положить на тарелку журналиста третий кусочек запеченной форели.

Мите показалось, что Кэтрин, миниатюрная брюнетка с огромными глазами, в этот момент слегка мотнула головой, будто сделала знак Бичему, и лакей поспешно перешел к следующему гостю.