Последний звонок

Не удержавшись, заглянул и в кабинет Ивана Ивановича. Там не было ничего особенного: письменный стол, два книжных шкафа, и в одном из них полное собрание сочинений только что разоблаченного вождя. Он не обратил бы на это внимания, если бы не курсирующие повсюду отголоски происходившего в стране и та поэма, где о недавнем прошлом говорилось с горечью и, казалось, так смело, притом что это было напечатано в самой главной газете. Он перевел взгляд на стол и увидел на нем два ключа на толстом, спиралью свернутом колечке. Ключи лежали на столе поверх бумаг, и было ясно: их не успели куда-то переложить, просто забыв здесь в спешке.

Он заглянул в комнату: одноклассница, согнувшись над листом, осторожно макала кисточку в краску. Из прихожей послышались шаги вернувшейся хозяйки. Он поспешно покинул кабинет, но, проходя мимо стола, схватил ключи и опустил их в карман.

Один из ключей был маленький и плоский. От какой двери был второй ключ, он догадался сразу. Такой ключ мог подходить к старому замку, вделанному в выкрашенную той же краской, что и стены, дверь в тупике коридора рядом с кабинетом Ивана Ивановича. Когда-то давно он стоял в этом тупике в ожидании своей очереди, машинально ощупывая пальцами литые завитки окантовки отверстия для ключа и прислушиваясь к доносившимся из кабинета горьким всхлипываниям предшественника, изредка прерывавшимся спокойными репликами завуча.

Сюда могли прийти только к Ивану Ивановичу. Поэтому он спокойно открыл дверь и оказался в набитом всяческим хламом помещении без окон, примыкавшем к торцу постройки. Здесь было темно и пыльно. Никакой лампочки под потолком не было. Комната освещалась лишь светом из полутемного коридора, но тогда нужно было оставить открытой дверь. На стене виднелось слабое световое пятно. Там было небольшое окно, запертое на задвижку. Сквозь щели пробивался дневной свет. Стараясь ничего не задеть, он подошел к окну и отодвинул засов.

Окно не открылось полностью, но он сразу понял, куда оно выходит. Под самым окном были те самые бревна со шпалами. Его давнее убежище.

Он осмотрелся. Зрелище было довольно любопытным и напоминало описание плюшкинской обители. Это было кладбище целой эпохи. Всюду стояли пыльные бюсты. Гипсовые и из бронзы. Те, что побольше, - на полу, остальные - на тянувшихся вдоль стены полках. Они задумчиво и мудро поглядывали друг на друга, словно тут разом встретились все многочисленные чада одной гигантской усатой матрешки.

Штабелями были сложены портреты. Многие лица были ему знакомы. Отдельно у входа пылилась группа, возглавляемая Молотовым, лицо которого было знакомее лиц близких родственников, и замыкаемая кем-то ему неизвестным, вероятно, примкнувшим к ним Шепиловым, чья бесконечно повторенная фамилия уже не забывалась.

Повсюду высились штабеля из лозунгов. Содержание некоторых было не совсем понятно. Прославлялся некто Осовиахим. Или вот это, на украинском языке: "Ворог в Кирова стрыляв. Ворог в партию цыляв. За бийця-сталинця дибьем до кинця!"

Диван и стол с двумя стульями придавали помещению странно жилой вид.

Понадобился и второй ключ. Серый металлический сундук, набитый, как оказалось, школьными сочинениями. Что тут еще? Старые журналы. "Перец". На обложке - счастливо улыбались запорожцы: "...про Сталина-батька, про нашу Москву...".

А дальше - выпускные сочинения за последние лет десять. Он листал их, из каждой пачки лишь верхнее, лучшее, - и перед ним развертывалась школьная мифология - в обратном порядке, от дней нынешних к началу хрущевского десятилетия. Горький, Фадеев, Шолохов, Маяковский. Очень своевременная книга и самый человечный поклонник нечеловеческой музыки. Образы героев-молодогвардейцев. Путь середняка в колхоз. Отечество славлю, которое есть, но трижды - которое будет.

Почерк все улучшался. И пассажи из нескольких до дыр зачитанных шедевров литературоведения из читального зала городской библиотеки сменялись искренними и трогательно наивными монологами.

На самом дне - тетрадка с колорадским жуком на обороте обложки... Развернул: "Писать только правду, а если нет, то лучше ничего не писать!" Выпускники далекого года по очереди отвечали на вопросы. Он переворачивал страницы. "Мои любимые учителя". "Как я отношусь к хозяйке тетради". "Что мне в ней особенно нравится". "Как я представляю себе будущее". Кто же был хозяйкой этой тетради?

Самым любимым учителем чаще всего оказывался Иван Иванович. К хозяйке тетради относились по-разному, но в целом - хорошо. Будущее представлялось замечательным.

И тут он понял, кто была эта хозяйка, чье имя не значилось в числе отвечающих. Судя по ответам, она ненамного изменилась с тех пор.

А где же та, другая тетрадь? Которую он когда-то начал читать. Начал с конца, прочитав лишь страницу. Что там было?

Он вышел из комнаты, запер дверь и отправился в то самое убежище под окном этой каморки. Уселся, согнувшись, - вырос за последние два-три года, и стал вспоминать.