Послеполуденная Изабель

Мне понравилось, что мы просидели за столом два часа, обмениваясь страницами газеты и бесконечно что-то обсуждая. Мне нравилась непринужденность между нами. Ощущение, что я мог видеть нас вместе через пять, десять лет за этим столом, с остатками воскресного позднего завтрака перед нами, за разговорами, разговорами, разговорами, все еще тесно связанных и страстно увлеченных друг другом. Я знал, что во мне опять говорит романтик с его грезами о будущем. Я знал, что мне еще так много нужно узнать о мисс Уильямс, как и ей обо мне. Но… это было приятно. И не возникало никаких сложностей. Из наших разговоров и моих наблюдений в течение четырех вечеров, прежде чем мы провели ночь в постели, вырисовывался образ женщины, которая знала о своих недостатках (она призналась, что борется с тревогой и неуверенностью в себе, когда дело доходит до ее веры в то, что она заслуживает счастья). Равно как и я признался, что вступал в брак, чувствовал, что там кроются очевидные изъяны конструкции. И что проявил нерешительность и увлекся аналитикой, когда единственная женщина, с которой я чувствовал безграничную связь, но с кем никогда не надеялся на будущее, предложила мне это будущее.

– Но это была твоя реакция на ее бесконечное «нет», которое ты слышал в течение многих лет, – заметила Лорри.

– Я реагировал на страх. Страх получить именно то, чего так хотел.

– Но потом, позже, вы были вместе.

– Да, но на прежних условиях. Окно возможностей с ней было открыто. Я оттолкнул ее. Оно снова открылось, и на этот раз мы были друг с другом как будто наполовину…

– Но все равно вместе. Полное владение друг другом, по моему опыту, коварно. Кто знает, как долго все это продлится, не говоря уже о том, сколько проживет любой из нас. Все так преходяще. Вот почему истинная связь, когда и если она появится, настолько драгоценна. И хрупка.

Я согласился с таким взглядом на мир. И после месяца наших встреч начинал думать: все чудесно. Да, теперь она проводила две-три ночи в неделю у меня, тем более что Новая школа находилась в десяти минутах ходьбы от моего дома. Да, нам еще многое предстояло узнать о жизни в тесном контакте. Но мы никуда не торопились. Потому что идеализированное – совсем не то, что повседневное. Мы пока находились на том раннем этапе, когда нашим внутренним сложностям и противоречиям еще предстояло переплестись. Может быть, нам хватило бы ума держать их в узде; уважать неврозы друг друга и учиться интегрировать их во что-то прочное. А может быть, как в предыдущих главах моей жизни, они бы погубили наши отношения. В любом случае, предзнаменования были добрыми. Мы оба согласились без лишних разговоров, что просто позволим событиям развиваться своим чередом.

Итан переживал неровные времена в колледже. Он находил многих своих сверстников поверхностными и слишком ориентированными на тусовки. Ему хотелось подружиться с девушкой.

– Но я чудной глухой ребенок, и кто захочет встречаться с таким? – А после Манхэттена и его регулярных визитов в Париж этот уголок Лонг-Айленда казался ему стерильным пригородом.

– Так переводись в Нью-йоркский университет в следующем семестре, – предложил я.

– Я хочу в Колумбийский.

– Тогда налегай на учебу, поднимай планку.

– А кто твоя новая подружка, папа? – спросил он, меняя тему разговора.

– С чего ты взял, что у меня новая подружка?

– Ты выглядишь счастливым.

– Ты хочешь сказать… что давно не видел меня счастливым?

– После Изабель – никогда.

Изабель.

Я действительно писал ей каждое Рождество – два или три абзаца поздравлений вкупе с пересказом событий своей жизни. Я никогда не упоминал о женщинах, с которыми встречался, о тихом отчаянии, которое все еще испытывал, вспоминая, как она оборвала нашу жизнь. Я сообщал новости об Итане, о своей работе, о Нью-Йорке. Не выкладывая карты на стол, давал понять: я все еще жду тебя. Изабель неизменно отвечала: несколько строк о Шарле, о том, что он тихо стареет и становится все более немощным. Эмили научилась ходить, постепенно возвращалась к душевной стабильности и даже (судя по прошлогоднему рождественскому письму) снова жила в Париже. «Мы возлагаем на нее надежды», – заключила Изабель, прежде чем пожелать мне удачи в наступающем году… и ни разу не раскрыв в этом коротком послании, о чем думает, какой видит свою жизнь. Как будто переписывалась со мной только потому, что считала дурным тоном не отвечать письмом на письмо.

Изабель.

Примерно через месяц после знакомства с Лорри, во время регулярной утренней пробежки, я вдруг поймал себя на мысли, что больше не оплакиваю ее. Потому что встретил ту, с кем видел неуловимые возможности разумного удовлетворения.

А потом, из ниоткуда, Изабель вернулась в мою жизнь. И в пятницу утром я отменяю все дела на ближайшие несколько дней, успеваю на последний вечерний рейс из аэропорта Кеннеди в Париж и прямо с трапа самолета мчусь по адресу, который она указала в своем электронном письме.