Послеполуденная Изабель

Шивон могла быть серьезной, требовательной и буйной. А после нескольких «шотов» виски могла прийти в ярость. «Психическая» – так она описывала себя в этих экстравагантных состояниях. Шивон была болтлива. И одинока. Как и я. Я проводил ее до дешевого отеля на Копли-сквер, где она снимала комнату. Сказал, что буду рад увидеть ее снова, и чмокнул в щеку, пожелав спокойной ночи. В ответ она схватила меня за затылок и просунула язык прямо мне в горло. Спустя несколько минут мы уже были в ее обшарпанной комнате и срывали друг с друга одежду. Шивон была плотоядной. Она впивалась ногтями в мою голую спину. Кусала меня за уши в моменты необузданной страсти.

С тех пор я проводил дни, погруженный в изучение права, а ночами еще глубже погружался в Шивон. Она толкалась, раскачивалась и кричала, когда мы занимались любовью. Ее оргазм всегда сопровождался восклицанием: «Господи, черт тебя дери». Мне нелегко давалось идти в ногу с ее эротической программой. В сексе с ней – низком, грязном и грубом – было что-то азартное. Это не имело ничего общего с любовью. Когда хаос совокупления заканчивался, она легонько тыкала меня в плечо и говорила:

– А ты ничего.

Шивон была умной, веселой и сверхрациональной. Она быстро меня раскусила: склонность к одиночеству, потребность в общении, отсутствие хотя бы подобия семейного тепла.

Она поделилась своими наблюдениями в нашу вторую ночь. В тот раз Шивон колотила кулаком по хлипкой стенке, когда мы занимались любовью. Так что парень из соседнего номера постучался к нам и спросил, не драку ли мы затеяли.

– Только в моей гребаной голове, – крикнула Шивон через дверь и рассмеялась как безумная, протягивая мне бутылку дешевого вина, которую мы купили, когда выходили поужинать, и откупорили, прежде чем скинуть одежду.

Не изменяя собственным привычкам, я засунул пробку обратно в бутылку, прежде чем мы упали в постель. А потом наблюдал, как моя сумасшедшая любовница-ирландка, вытащив зубами пробку, плеснула вина в два маленьких стакана, оставленных на умывальнике, после чего взгромоздилась на него и помочилась.

– Неохота снова одеваться, чтобы тащиться в сортир, – объяснила она. Общие туалеты находились в коридоре. – Тебя ведь это не напрягает, не так ли?

– Нисколько.

Я прикурил для нас две сигареты, размышляя о прелестной абсурдности этой сцены. Уже через несколько мгновений девушка свернулась калачиком у меня под боком на бугристой двуспальной кровати, чокнулась со мной стаканом и сказала:

– А теперь я хочу послушать, что думает американский юрист о сравнительных элементах недобросовестной конкуренции и законе о товарных знаках.

Она пыхнула сигаретой Lucky Strike. Шивон обладала аналитическим складом ума. И любила то, что называла «диалектикой закона», разбирая его сухие предписания так же, как мои знакомые математики находили поэзию в исчислении. Она могла без устали говорить о каком-нибудь правонарушении. Шивон нисколько не стеснялась того, что приехала с «Дикого Запада», как она окрестила свою родину, графство Голуэй. Несмотря на всю самоуверенность, она по-прежнему считала себя «калчи»59 и, казалось, была одержима идеей произвести фурор в ирландском юридическом мире.

– Я знаю, что твое сердце где-то в другом месте, – сказала она мне в наш третий вечер, когда мы сидели в итальянской забегаловке в Норт-Энде. Перед нами стояли тарелки с закусками и пустая бутылка домашнего вина в ожидании, когда ее заменят полной.

– Не понял? – спросил я, ошеломленный ее заявлением.

– Послушай себя. Ты все время как будто обороняешься. Никогда не играй в покер, Сэм. У тебя все на лице написано.

– В моей жизни никого нет.

– Да, черт возьми, есть, и, если мой тон говорит тебе что-то, я вовсе не упрекаю тебя за это.

– Я никогда не спрашиваю тебя о твоей жизни в Дублине.