Послесловие

— А вот так! Чего, не слышала? Я сегодня на рынок забегала за луком. Бабы слышала, жалуются с деревень-то — сил нет жить, невмоготу вовсе стало, — зашептала, склонившись к подруге. — Льготы потихоньку у фронтовиков и семей погибших отбирают. А еще займ на восстановление на голову навязали, опять готовься пояса подтягивать. А еще, уж не дай — то Бог правдой окажется, говорят, цены повысят.

Домна даже отпрянула и перекрестилась.

— Это ж как жить?

— А вот как хочешь! — зыркнула на нее.

— Ой, лихо, — вздохнула запечалясь. Помолчали и Вере мысль в голову пришла:

— Слушай, Домна поговори с начальницей своей, обскажи про Ленку-то, пусть к вам возьмет. Все при тебе будет. Страшно ее оставлять одну. Гришка припрется — неизвестно что будет. Грозился, слышала? А ведь сбудет слова свои, сволочь этакая. Погубит девчонку не за понюшку табака.

— Да предлагала я ей! — руками всплеснула. — Сколько говорила? А она — не умею! — рожицу скривила.

— А чего ее слушать, контуженную? Ты с начальницей поговори, а Лену перед фактом: вот, мол, ждут тебя. Погонят ее ни сегодня-завтра из дворников, — понизила голос до шепота опять. — Сама слышала, Пантелеич разорялся — карточки, мол, только зря получает Санина. Тут не метено, тут не мыто. А куда ей? Горбатится, последнего здоровья лишается. Ладно лето еще, а осень начнется, сапоги худые, пальто на рыбьем меху. Опять загремит в больницу и сгинет. Высохла вон вся.

— Это верно, — тяжело вздохнула Домна, задумалась. — Это как же жизнь нам фашист поганый изнохратил? Да чтоб их всех и в гробах лихоманка съела. Тьфу!… А про начальницу ты верно подметила. Спрошу-ка я завтра. Женщина она строгая, но жалостливая. Может и сладится. У нас-то Лене точно лучше будет. Оплата конечно, не абы какая, но все ж чисто, тепло, и столовка — цены вполовину, чем в чайной меньше. Прокормиться можно. Опять и я что подскажу. И пригляжу, — рассуждать начала, а Вера под это дело морковку стащила, грызть начала. Закивала:

— Давай, давай. Мужики, опять же, может, приглянется кому.

— На это не надейся, там фифы такие, не чета нам голытьбе. Разнаряженные, страсть. В парикмахерскую бегают. Хватает же денег! — возмутилась, в потолок уставившись. — Одна зарплата, главное, а я Сережке третий месяц все на материал на штаны накопить не могу, уж как не экономлю, а эти — вот тебе!

— Ну их, фиф этих, — поморщилась Вера. — Поговори с начальницей, не забудь.

— Не забуду, — буркнула Домна, в реальность вернувшись и отобрала морковку у девушки. — В суп! Чего делаешь?!

Утром Санин поздоровался с секретаршей и сверток со сладостями ей на стол положил:

— Это вам. Сегодня день рождение у моей жены. Отметьте его с подругами своими родственниками.

И улыбнулся растерявшейся женщине. Но улыбка грустной вышла, жалкой.

— Спасибо, обязательно, — смутилась женщина. — Ааа… Как хоть зовут?

— Елена. Владимировна.

И пошел.

Женщина проводила полковником взглядом и головой покачала: какой мужчина!

А говорят, любви нет. Вранье!

Домна решила не тянуть. С утра крутиться вокруг Мирошниченко начала, но к обеду ближе только одну ее в своем «закутке» застать смогла, не кричащую, да делом не занятую.

— Что тебе, Ласкина? — спросила устало.

— По делу я, Тамара Ивановна, — подошла несмело, волосы поправила от волнения. — Подруга у меня очень болеет, а работы нет. В дворниках вон. Что там? Копейки. Так ведь и студится…

— Какой «студится»? Лето на дворе, чего мелешь-то?

— Сейчас лето, а осень-то близко.

— Занят у нас штат, — отрезала.

— Так Катерина вон замуж собралась и вроде как с мужем в Тулу уедет. Место-то и освободится.

— Это еще вилами на воде писано.

— Тамара Ивановна, миленькая, жалко подружку-то, шибко жалко. Сирота она, по больницам вон постоянно, куда годно? А без них как? На лекарствах одних разоришься.

Мирошниченко губы поджала, взгляд отвела. Знала она сколько на таблетки уходит, сама двоих инвалидов тянула.

— Иди давай, не жми слезу, не заплачу, — а тон неуверенный. Домна почуяла, всхлипнула, усиливая давление:

— Молодая ведь, двадцать годков, сгинет. А здесь хоть люди вона, в обиду не дадут, да и столовая — какое подспорье. Мы ж люди, помогать должны друг дружке… Тамарочка Ивановна, а хотите я сверхурочно работать стану?

— Да иди ты, — вовсе беззлобно огрызнулась Мирошниченко.

— Так можно надеется?

— Если Рычик уедет, посмотрим. А нет — я на свое место не возьму.

Домна закивала, улыбнулась:

— Спасибо, — попятилась и чуть Ковальчук не сбила.

— Здрассте, — кивнула секретарше самого и выскользнула за перегородку.

— Нагоняй что ли устроила? — кивнула на женщину Лидия Степановна.

— Подружку к нам устроить хотела, — отмахнулась. — Чай попьем?

— Конечно, — заулыбалась женщина и сверток на стол положила, развернула, а там конфеты и пряники. Тамара сразу поняла, откуда богатство:

— Ох, и балует тебя начальник-то. Ай, к добру ли?

— Чего придумываешь? Человек! А мужчина какой? У жены его сегодня день рождение — вот угостил. Чай, говорит, с подругами и близкими попейте. А жена-то погибла, вооот. А он все не забывает.

И вздохнула: дааа, такой мужчина и бобылем.

Тамара покивала и спросила: