Послевкусие: Роман в пяти блюдах

Ричард не отвечает, но в трубке слышно, как его кто-то окликает.

— Понимаешь, — помолчав, говорит он, — я вообще-то уже иду ужинать. Сегодня не получится. Может быть, как-нибудь потом? Я тебе позвоню.

Ричард не похож сам на себя. Мало того, что куда-то пропала его экспансивность, но он даже пропустил мимо ушей замечание по поводу некоего дельца. Видимо, у него свидание, и, судя по голосу, все складывается не слишком удачно. Я вспоминаю его таинственную фразу о том, что нечего портить день разговорами о его сердечных делах, но, зная Ричарда как человека скрытного и не склонного распространяться о своих любовных связях, понимаю, что задавать вопросы бесполезно.

На следующее утро я беру Хлою и выхожу из дома пораньше, чтобы сначала сделать на Стрипе необходимые покупки, а потом пообедать в «Коко». Мы заходим к Бруно, чтобы выпить кофе с бискотти, и немного задерживаемся, поскольку время ланча еще не наступило. Сегодня Бруно на месте — он сидит на высоком табурете в дальнем углу кафе, склонившись над огромной керамической посудиной с тестом. Его волосы стали совсем белыми, нос и уши как будто увеличились, а тело, наоборот, как-то сморщилось и уменьшилось в размерах. Костяшки пальцев стали узловатыми, сами пальцы скрючены артритом, тело бьет мелкая дрожь. Лицо старика ничего не выражает — такое лицо бывает у человека, привыкшего терпеть боль.

Когда мы вошли в кафе, я встала возле прилавка, надеясь, что Бруно меня заметит. Он действительно меня заметил и даже улыбнулся мне и Хлое, но, взглянув в его мутные глаза, я поняла, что он меня не вспомнит, даже если я представлюсь. Тяжелой работой занимается его сын, а может быть, внук. Я смотрю, как молодой человек забирает посудину у Бруно, одним движением переворачивает над столом, отскребает от стенок тесто и присыпает его мукой. Затем смотрит, как Бруно медленно погружает руки в тесто. Наверное, парень думает, что сам сделал бы это быстрее и лучше. В конце концов он улыбается и хлопает Бруно по плечу, отчего в воздух поднимается мучное облачко.

Хлоя тычет в меня своей книжкой и улыбается. Я сажаю ее на колени и начинаю читать стишки об овечках и хвостах-колечках, пока Хлоя пьет молоко. Она слушает внимательно, показывает пальцем на картинки и весело гукает, пытаясь попасть в такт ритма и мелодики стихов. Мы настолько увлечены чтением, что я не сразу замечаю человека, остановившегося возле нашего столика. Подняв глаза, я через секунду узнаю Бена Стемпла, племянника Фионы.

— Привет, — говорит он. — А я вас не сразу узнал. В одежде вы немножко другая. Ну как раковина?

— Отлично, спасибо, — с запинкой отвечаю я, вспомнив стремительно таявшую мыльную пену, маленькое полотенце и свою унизительную прическу в стиле Пеппи Длинныйчулок.

Я чувствую, как мое лицо заливается краской стыда.

Бен держит в руках пакет с бискотти и бумажный стаканчик кофе. Он отодвигает ногой высокий стул Хлои, освобождая место.

— Не возражаете? — спрашивает он и так же ногой придвигает к столу еще один стул.

— Ну что вы, пожалуйста, — говорю я, хотя не совсем уверена, что хочу сидеть с ним за одним столом. Я возвращаю Хлое ее книжку. Бен открывает пакет и протягивает мне печенье:

— Кукурузное. Мое любимое. Не думал, что это вкусно, а вот поди ж ты. Могу съесть сколько угодно.

Я беру печенье, разламываю его пополам и протягиваю половинку Хлое.

— Вы живете рядом? — спрашиваю я.

— Нет, я живу в Блумфилде, а здесь работаю, — отвечает он, снимает крышку со стаканчика и отодвигает кофейную пенку кончиком бискотто. — Тут дом перестраивают на Смолмен-стрит, вот я там и работаю. Знаете, бывшая консервная фабрика? Ее теперь переделывают под лофт. Говорят, будут роскошные апартаменты, а я все равно чувствую запах уксуса, хоть убейте. Ребята считают, что я чокнулся.

Бен берет из пакета еще одно бискотто. У него маленькие и аккуратные руки с коротко подстриженными ногтями. Такие руки могут быть у музыканта или учителя, словом, того, кто не привык к тяжелому физическому труду. Руки Бена кажутся слишком хрупкими по сравнению с его телом и для сантехника какими-то неестественно чистыми.

Я чувствую, что должна что-то сказать о его тете, ведь только она нас и связывает, но что мне сказать? Поэтому я расспрашиваю его о лофтах.

— Много народу в них селится?

— Не очень. Но больше, чем полгода назад. В прошлом году перестроили сигаретную фабрику дальше по улице. Там все квартиры уже распроданы.

— Там пахло табаком?

Бен комкает пустой пакет и швыряет его в корзину. Кажется, он серьезно обдумывает мой вопрос: Бен смотрит в потолок, словно пытается вызвать забытые ощущения. Затем качает головой:

— Не-а. Табаком не пахло.

И бросает на меня косой взгляд; очевидно, проверяет, не смеюсь ли я над ним.

— Мне всегда хотелось жить в лофте, но в Нью-Йорке особенно не разбежишься.

Не понимаю, зачем я рассказываю об этом Бену.

— Будь у меня деньги, я бы купил лофт — как вложение капитала. Думаю, со временем цены на них взлетят. Вам стоит взглянуть. Если у вас есть время, пойдемте, устрою вам экскурсию.

Я смотрю на часы.