Читаем Послевкусие: Роман в пяти блюдах полностью

Оказывается, это легко — объяснять Ричарду, каким я вижу этот уголок квартиры: здесь вот такая мебель, здесь лампы с приглушенным светом, которые будут отбрасывать тени на кирпичные стены, а здесь декоративные блюда, единственная вещь, которую я считаю действительно своей, — в данный момент они составлены стопкой на кухонной полке. Но почему я никак не могу избавиться от чувства, что наблюдаю за чужой жизнью откуда-то снаружи, прижавшись лицом к оконному стеклу?

Ричард слушает меня внимательно, изредка кивая, и улыбается, когда я говорю, что всегда хотела жить в доме желтого цвета.

Когда я заканчиваю говорить, он молча смотрит на меня, забыв стереть улыбку с красивого лица, эта улыбка держится на его губах, словно приклеенная.

— А вообще плевать мне на этот диван, — говорю я, беру рулетку и швыряю ее Ричарду. Я сказала так не потому, что мне действительно не нужен диван, просто я больше не могу смотреть на Ричарда. За последние две недели, что я его не видела, он изменился, — впрочем, тот, кто никогда не жил с пьяницей, может ничего не заметить. Даже прекрасно сшитые рубашка и брюки не скрывают, как он похудел. От Ричарда исходит густой запах мяты, но в дыхании угадывается запах кофе и жидкости для полоскания рта, взгляд стал бегающим и встревоженным, какой бывает у человека, который с нетерпением ждет возможности выпить.

Больно и горько сознавать, что Ричард явно не желает делиться со мной своими бедами и переживаниями, однако еще больнее делается от мысли, что я грубо вторглась в его тщательно охраняемый внутренний мир, унизив его чувство собственного достоинства. В конце концов, он все еще работает и не совсем утратил связь с людьми. Ричард убирает рулетку в карман и делает пометки в папке, на которой наклеен ярлычок с надписью «Квартира Миры». Мои пожелания по части отделки он воспринимает очень серьезно, а его советы, несмотря на нервозную обстановку, в которой ему приходится работать, практичны и дельны.

— Мой тебе совет: привези сюда только свой обеденный стол «Хейвуд Уэйкфилд» и стулья. И картины. Все остальное подари той женщине, Хоуп, кажется.

При этих словах Ричард морщится от отвращения, то ли при воспоминании о Хоуп, то ли о моей разношерстной мебели.

Я киваю, стараясь не смотреть ему в глаза.

— Спасибо. Я распоряжусь, чтобы мне прислали стол и стулья.

Ричард вновь бросает на меня внимательный взгляд, словно хочет что-то сказать, затем достает мобильник и во второй раз за последние двадцать минут проверяет голосовую почту.

Выслушав с улыбкой сообщение, он захлопывает «раскладушку».

— Ты, случайно, не свободна вечером в четверг?

Ему давно следовало бы знать, что в последние полгода я свободна вообще всю неделю.

— Конечно, буду, — отвечаю я.

— Очень хорошо. Хочу тебя кое с кем познакомить.


— Мне понравился тот, где много имбиря. Что, ничего не осталось? — спрашивает отец, копаясь в холодильнике.

— Нет, его Хлоя съела за завтраком. Там есть другой, где «не хватает апельсиновой цедры», — отвечаю я.

Отец вытаскивает несколько банок с разными супами, водружает на нос очки и начинает читать этикетки:

— С арахисом? Правда? Никогда бы не подумал.

Три дня назад Энид дала мне первое задание: написать колонку под названием «Супы на ужин». Я выбрала два супа из меню «Граппы»: томатный «nanna аль помодоро» и чечевичный с колбасками и красным вином. Однако третий суп, вегетарианский морковный, доставил много хлопот. За два дня я легко сделала с десяток вариантов, но все супы так и остались в холодильнике — невостребованные.

Лидером оказался суп с морковью, кумином, кокосовым молоком и кориандром — рецепт, который вчера утром я отослала Энид вместе со статьей.

Решительно вычеркнув пространные рассуждения о том, как приготовить суп из ничего, она милостиво оставила простой рецепт багетов, куда входят мука, дрожжи и вода — и больше ничего.

— Будьте реалисткой, Мира, — сказала мне Энид. — Кто в наше время будет готовить дома куриные и овощные бульоны, да еще печь хлеб?

Моя колонка выйдет в завтрашнем номере. Перечитав ее много раз, я осталась довольна результатом, но сейчас очень волнуюсь. И не потому, что она будет подписана моим именем, а потому, что в конце колонки будет стоять: «Рецепты предоставлены Мирабеллой Ринальди, бывшим шеф-поваром и владелицей ресторана «Граппа», Нью-Йорк».

— Папа, убери супы до ланча, а если не хочешь, я их выброшу. Этот с арахисом не ешь. Он не получился. Не знаю, зачем я его оставила.

— Ладно, не буду, — говорит отец и, нахмурясь, разглядывает свои ладони. — Тебе не кажется, что руки у меня стали оранжевыми? — спрашивает он, показывая мне ладони.

И в самом деле, оранжевые.

— Переизбыток бета-каротина. Ничего страшного, проживешь дольше и будешь видеть лучше, — говорю я и чмокаю его в щеку.

Перейти на страницу:

Все книги серии Приятное чтение

Уик-энд с мистером Дарси
Уик-энд с мистером Дарси

Что общего может быть у профессора английской литературы из Оксфорда Кэтрин Робертс, женщины упрямой и острой на язык, и застенчивой Робин Лав, администратора среднего звена из Северного Йоркшира?Их объединяет страстная любовь к творчеству Джейн Остин, обе постоянно ассоциируют себя с героинями ее произведений. Именно поэтому они отправляются на ежегодную конференцию, посвященную любимой писательнице. Кроме того, личная жизнь обеих героинь зашла в тупик.Кэтрин и Робин надеются, что уик-энд в поместье, где будет проводиться конференция, позволит им на некоторое время забыть о своих проблемах. А может быть, идеальный мужчина, который, по их мнению, сохранился только в романах Остин, сойдет со страниц книги в реальную жизнь… И цепь событий показала, что уик-энд с Джейн Остин не закончится без маленькой интриги и романтического приключения.Впервые на русском языке! Перевод: Ольга Ратникова

Виктория Коннелли

Любовные романы / Современные любовные романы / Романы

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее