Послушаем за глухого!

— Уменьшительное от Хэмптон.

— Это имя или фамилия?

— Фамилия. Я Оливер Хэмптон. А тебя как зовут?

— Мое имя на афише. Не заметил?

— Увы.

— Меня зовут Ронда Спир.

— Настоящее имя?

— Сценическое.

— А настоящее как?

— А зачем тебе? Чтобы позвонить ночью и дышать в трубку?

— Позвонить я могу, но дышать не стану.

— Если не дышать, можно отдать концы, — заметила Ронда и рассмеялась. Потом залпом осушила стакан и сказала: — Можно мне еще один двойной бурбон?

— Запросто, — сказал Хоуз и, жестом позвав официанта, заказал по второй. — И сколько же ты выпиваешь за вечер? — поинтересовался он.

— Штук десять-двенадцать, — ответила блондинка. — Это же кока-кола. Раз ты из полиции, то должен знать.

— Я не из полиции и первый раз слышу про кока-колу, — отозвался Хоуз.

— Я разбираюсь в полицейских, — сказала Ронда. — А ты знаешь про кока-колу. — Она посмотрела на него в упор и спросила: — Что тебе от меня надо, начальник?

— Небольшая беседа.

— О чем?

— Ну хотя бы о том, почему ты рассказываешь полицейскому, если я, по-твоему, полицейский, что он платит за бурбон, а получает кока-колу.

Ронда пожала плечами:

— А что такого? Если бы эту дыру решили прикрыть, это сделали бы давным-давно. Но в участке все на подкорме — от лейтенанта до последнего патрульного. Мы даже иногда танцуем совсем с голыми сиськами. Нам не мешают. Так ты для чего пришел, начальник — получить свой кусок пирога?

— Я не полицейский, — тупо сказал Хоуз. — По мне, можешь выпить ящик кока-колы и танцевать с голой попой.

Ронда вдруг рассмеялась совсем по-девчоночьи. Искреннее веселье сильно изменило ее внешность — она вдруг на мгновение стала такой, какой, наверное, была, когда еще не успела очерстветь душой. Смех стих, милый образ растаял.

— Спасибо, солнышко, — сказала она официанту, подняла стакан и обратилась к Хоузу: — Ну ладно, пусть ты не из полиции. Какая разница?

— Салют! — сказал Хоуз, поднимая свой стакан.

— Салют! — сказала Ронда, и они оба выпили. — Ну а если ты не из полиции, то чего тебе нужно?

— Ты хороша собой! — сказал Хоуз.

— Так ты за мной следишь?

— Конечно. Так вот он, наверное, не обсуждал с тобой, почем тут кока-кола.

— Откуда тебе известно, о чем мы с ним толковали?

— Я ничего не знаю, просто я хотел сказать, что красивая женщина…

— Угу…

— Пользуется вниманием мужчин. Так что чего удивляться, если я проявил к тебе интерес? Вот, собственно, все, что я хотел сказать, — закончил Хоуз и пожал плечами.

— А ты не глуп, — заметила Ронда. — Прямо обидно…

— Что?

— Что ты работаешь в полиции.

— Слушай, сколько раз я тебе должен повторять? Я…

— Ты полицейский, — равнодушно перебила его Ронда. — Не знаю, что тебя интересует, но внутренний голос подсказывает мне, что нам лучше попрощаться. На всякий случай.

— Я ночной сторож, — уныло сказал Хоуз.

— Конечно. А я Лилиан Гиш. Ладно, разберись с официантом, а я пошла.

Она двинулась к стойке. Красные трусики, казалось, вот-вот лопнут, выпуская на свободу ее ягодицы. Хоуз вздохнул, расплатился и ушел.

9

В субботу утром в ожидании результатов анализа правой теннисной туфли, обнаруженной в картонном ящике у дома Эллиота, Карелла решил позвонить в три местные больницы, чтобы выяснить, не обращался ли случайно за медицинской помощью Сэнфорд Эллиот, растянувший сухожилие. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы названивать местным частным врачам. Карелла решил, что если ему не повезет с больницами, то он забудет о дальнейших расспросах. Но в тот день счастье оказалось на его стороне. Уже второй звонок оказался удачным.

В отделе скорой помощи больницы Буэнависта в тот день дежурил японец доктор Юкио Ватанабе. Он сказал, что, поскольку сейчас они не перегружены работой, он может проверить по журналу эту фамилию. Он добавил, что если бы Карелла позвонил час назад, то ему бы дали от ворот поворот, поскольку они разбирались с пострадавшими при дорожно-транспортном происшествии, где столкнулись три машины.

— В жизни не видел столько крови, — произнес японец с каким-то, как показалось Карелле, воодушевлением. — Ну да ладно, какой период вас интересует? Журнал передо мной.

— Между восьмым и пятнадцатым, — сказал Карелла.

— Этого месяца?

— Да.

— Как фамилия?

— Сэнфорд Эллиот.

— Говорите, растяжение?

— Да.

— Смотрю…

Воцарилось долгое молчание. Потом Карелла услышал:

— Пока ничего.

— Где вы?

— В районе одиннадцатого, — сказал Ватанабе и снова замолчал.

— Такого нет, — наконец возвестил доктор.

— Может, вы посмотрите и позже, — попросил Карелла. — Если у вас еще есть время.

— Какой период?

— Еще недельку.

— У нас всегда есть время, пока не привезут кого-то с пробитой головой… Так, так. Говорите, Сэнфорд Эллиот?

— Да.

Было слышно, как Ватанабе листает страницы.

— Есть такой, — вдруг провозгласил он.

— Когда он к вам обращался?

— В понедельник девятнадцатого. С утра.

— В котором часу?

— Десять минут восьмого. Им занимался доктор Голдстейн. — Ватанабе помолчал, потом спросил: — Вы сказали, у него растяжение?

— Да. На самом деле что-то другое?

— Тут записано не то. Он обратился за помощью от ожогов. Ожоги третьей степени. Ступни, лодыжка и икра на левой ноге.

— Спасибо, — сказал Карелла.