Послушник

Намного лучше – вступить в орден подревнее, то есть помогущественнее. Тогда не надо разбирать древние каракули, листать ветхие пыльные страницы. Наставник сам все покажет, расскажет и объяснит, знай себе слушай и запоминай. Склонность человеческая к халяве неистребима.

Голосом серьезным и торжественным я заявляю братьям-оружейникам, что орден «Девяти неизвестных» – самый тайный в мире, настолько тайный, что его истинное название неизвестно никому, кроме девяти патриархов-основателей. Основан он богатейшим на земле королем, который настолько устал от войн, что решил собирать все смертоубийственные открытия в кубышку и убрать подальше, не то люди перебьют друг друга.

Мы работаем в течение трех тысяч лет, в Европе присутствуем с пятого века, наши представительства находятся в столицах всех крупнейших стран. Но глядя, как изнывает под игом дерзких захватчиков Франция, в качестве редчайшего исключения мне разрешено помочь любимым из детей Христовых, галлам.

Братья проглатывают незатейливую сказочку не поперхнувшись. Даже не любопытствуют, с чего бы древним язычникам беспокоиться о судьбе христианской монархии? Что ж, введение закончено. Теперь, когда мои слова подкреплены веским авторитетом тридцати веков, пора переходить к делу.

А рассказать мне есть про что. Не верите? А ведь идея паровой машины буквально витает в воздухе, наверняка лично вы раз сто видели, как крышка прыгает на кастрюле с кипящей водой? И древние римляне видели, а до них – не менее древние греки и так вплоть до первого человека, который додумался сверху накрыть котелок.

А от паровой машины сразу можно прыгать к пароходам, большим таким кораблям с пушками и ракетами, что не зависят от ветра и морских течений. Да, я здесь и ракеты в обращение введу, если доживу, конечно. А тогда посмотрим, так ли силен английский флот, как его малюют. Я еще дам ракетный залп по Тауэру, высажусь с французским десантом в Лондоне, с беретом набекрень и пылающим факелом в руке прогуляюсь по Пиккадилли-стрит!

По крайней мере, постараюсь: больно уж неприглядная картина царит вокруг, кто-то должен все это безобразие прекратить. И не твердите, что объективные законы истории пока что препятствуют наступлению века пара, а мне надо потерпеть еще два столетия; в зубах навязло про ваши производительные силы и производственные отношения.

Объективные законы бывают лишь у природы, у людей все законы – субъективные. Повторюсь, закон всемирного тяготения – объективен, а законы прибавочной стоимости и смены исторических формаций… как бы сказать помягче, вот так, наверное: субъективны, надуманы, высосаны из пальца.

Разумеется, я не буду морочить головы оружейникам и бурчать про космические корабли, что забороздят и еще как забороздят! Речь идет об огнестрельном оружии. Я объясняю про артиллерию полевую и минометы, черчу схемы лафетов. Доказываю, что на телегах, как у чешских Сироток, перевозить пушки может быть и удобнее, зато на двух колесах их гораздо быстрее развернуть к наступающим. Наклон дула и принципиальная схема разрывного снаряда, литье пушек и зажигательные бомбы – для всего находится место.

Ровно шипит пламя в масляных лампах, которые висят прямо над головой. Факелы на стенах горят ровно, как магнитом притягивая многочисленных насекомых, просительно царапающихся в закрытые окна. Уютно потрескивают дрова в просторном камине. Я делаю добрый глоток вина, одобрительно киваю Марку, тот довольно улыбается, угодил. Жан яростно ерошит волосы на затылке, не отрывая застывшего взгляда от рисунка.

– А не лучше ли здесь… – начинает мастер задиристо.

– Погоди, погоди, – выставляю я свободную руку, – мое дело – подсказать, твое – все остальное. Послушай лучше, что расскажу еще.

Жан бережно складывает исписанные листы, тут же убирает их в глубь огромного сейфа с амбарным замком. Марк мигом притаскивает чистые листы, искательно заглядывает в глаза: не надо ли еще вина? Я устало гляжу в распахнутое настежь окно, где восток наливается светом. Еще пара часов, и мне пора на занятия. Вновь невольно зеваю, с хрустом потягиваюсь, бережно тру глаза, туда как песка сыпанули.

– Поехали? – спрашиваю я, братья Бюро синхронно кивают.

В темных как ночь глазах затаилось ожидание: какие еще чудеса суждено услышать этой ночью? Надеюсь, я их не разочарую.

– Подлей чернил, – бодро командую я, выбираю гусиное перо поудобнее, готическим шрифтом вывожу поверх листа: «Пистолеты и ружья».

Разве забудешь о ручном огнестрельном оружии? В первую очередь я забочусь о себе, любимом. Как-то оно спокойнее с пистолетом за поясом и кинжалом в руке, чем просто с кинжалом. Я рассказываю про ружья и пистолеты, знакомлю озадаченных оружейников с мушкой (да-да! Их приводит в восхищение сама идея.) и прицелом. Черчу фитильный и кремневый замки, объясняю, что такое приклад и на кой ляд он нужен стрелку. Когда оружейники приходят в себя и подтягивают упавшие до пояса челюсти на место, я знакомлю их с понятием нарезного оружия. К утру, утомленный излитым потоком знаний, задумчиво заявляю: