Послушник

Тоже мне физиономист выискался, Ломброзо недоделанный.

— А что... — начинаю я.

— Ну да, — понятливо кивает собеседник, — ты мог и не успеть вселиться. А мог попасть во времена чумы и вновь заразиться, сразу же. Да мало ли куда можно угодить! Попади ты в тело утопленника, или повешенного, или умершего от старости...

— Счастливый билет в лотерее, — шепчу я растерянно.

— Перейти можно в то тело, что уже оставила душа, но долго тянуть нельзя, а то огонек угаснет совсем, тогда поминай как звали!

Я долго молчу, повесив голову. Вот и рухнули последние надежды на возвращение, а теплились где-то глубоко, чего уж скрывать, теплились. Что ж, жизнь — вообще дорога в одну сторону. Каждый идет сам, а в конце все встречаются. Древние, которых мы незаслуженно считаем заодно уж и мудрыми, красиво брякнули: «Все дороги ведут в Рим», если бы подумали немного, сказали бы иначе: «Все дороги ведут в смерть».

— Так с чем пожаловал? — интересуется дед. Вот черт, совсем забыл о задании!

— Мне нужен огонь, — говорю я просто.

Дедок молчит, светлые глаза пристально изучают меня уже с новым, оценивающим выражением. Взгляд слегка рассеян, но это потому, что старик видит каждое мое движение. Несмотря на преклонный возраст, он до сих пор опасен, я это чувствую. Кто знает, какие сюрпризы заготовлены в простой с виду хижине для нежелательных гостей?

Двигаясь нарочито замедленно, я снимаю с шеи цепочку с перстнем Изабеллы, старик пару секунд катает его по твердой ладошке, безразлично возвращает обратно. Но и это еще не все. Подняв глаза к закопченному потолку, я заученно выпаливаю восемь стихотворных строчек на неизвестном мне языке. Тренированная память позволила всего с третьего раза без запинки повторить тарабарщину вслед за Изабеллой. Приподняв кустистые брови, старик с едкой насмешкой уточняет что-то на том же самом языке, я виновато пожимаю плечами в ответ. Мол, все что знал, рассказал, а дальше хоть ножом меня режь, ни слова не услышишь!

— Иди посиди на солнышке, — со вздохом роняет дед.

Я с наслаждением растягиваюсь на зеленой шелковистой траве; заунывно стрекочут над ухом кузнечики, жалуясь друг другу на раскиданные в стороны великанские руки и ноги. Яркое солнце просвечивает сквозь кроны деревьев, которые с легким шелестом колышутся на ветру, еле слышно чирикают птицы. Умный солдат должен использовать для отдыха каждую свободную минуту, секунду и даже... Я вскидываюсь, почуяв близкую опасность, в руках дрожит тяжелый посох. Сердце колотит о ребра, как в барабан, я тяжело дышу. Передо мной стоит дедок, неодобрительно покачивая седой головой. Как это он смог так близко подобраться, что пихнул ногой?

— И отпустили же без няни, одного, — насмехается дед.

Я пристыженно молчу.

— Ладно. Ложись в доме, отдыхай, — предлагает старик. — Ужин я приготовил.

Когда ранним утром ветеран возвращается, я нахожусь в полной готовности. Ночь без сна — ерунда, но в третий раз застать себя врасплох я не позволю Ха! Позволил, как ни странно звучит. Проклятый дедок появляется откуда-то из-за спины, хотя я сижу сбоку от входной двери, контролирую оба окна и очаг. Доволен — нет слов. Вот старый хрыч, ему в могилу скоро, а он все играется!

Молча старик протягивает мне какой-то увесистый сверток, на сморщенном лице — торжествующая улыбка до ушей. Закусив губу от унижения, я разматываю промасленные тряпки, шкуры, наконец передо мной появляется полуторный клинок в ножнах. Ножны самые простые, незаметные. Вряд ли на каком рынке за них дадут больше двух экю. И вот за этим барахлом я перся в такую даль?

Покосившись на старика, медленно вытаскиваю клинок. Тот наблюдает со скрытой усмешкой; конечно же, ощутил мое недоумение. Не веря глазам, я подхожу к окну, где солнце вот-вот поднимется над горизонтом, восхищенно ахаю. Такого меча я еще не видел: строгая классическая крестообразная рукоять, сам клинок булатной стали, шириной в два пальца. С одной стороны лезвия выгравировано пять лилий, символ королевского дома Франции, с другой — пять крестов. Пять в христианстве — цифра священная, по числу ран Христовых. Этого меча никто из живых не зрел целых шесть веков, а вот слышать о нем мне довелось.

— Запомни, Робер, их ровно пять, — звучит в голове голос Изабеллы Баварской.

— Кого пять, моя госпожа? — уточняю я.

— Ты поймешь, когда увидишь, — улыбается королева-мать.

Я передергиваю плечами, руки дрожат, по лицу ручьем струится пот. Как и положено всем образованным дворянам нашей эпохи, я знаю наперечет легендарные мечи с подробными описаниями каждого. Разбуди меня среди ночи, я в деталях опишу мечи Роланда и Артура, Карла Великого и Генриха Завоевателя.

— Это же, это же... Пламень! — вскрикиваю я наконец.

— Я уж думал, не узнаешь, — комментирует вредный дед, но в эту минуту я простил бы старца, даже дай он мне подзатыльник.

— Пламень, — завороженно шепчу я, — меч Карла Мартелла, знаменитого полководца и правителя франков, деда Карла Великого.