Посмертная маска любви

Он не поражался уже, как раньше, своей способности творить чудо освящения, совершение евхаристии не приводило его, как раньше, в состояние просветления и чудесного умиления, служба, которую он обычно служил с ощущением восторга, воспаряя душой к Богу, стала только утомительной необходимостью. Он забыл свои честолюбивые мечты о духовной карьере, об обещанном друзьями покойного тестя переводе в столичный храм, о начатом еще при жизни жены исследовании трудов Нила Сорского, которое, по его замыслу, должно было стать лучшей из современных книг о столпах православия.

Теперь он жил, все время мысля о Ней, молясь о Ней и молясь об освобождении от Нее, от Ее невидимого ежесекундного присутствия. Если бы Она была жива, ему было бы намного легче справиться со своим духовным недугом. Тогда все было бы проще — Она была бы для него только греховной женщиной из плоти и крови, вожделение к которой ему необходимо побороть. Тогда в его борьбе, в его страдании была бы немалая толика от подвига, от борьбы с бесом соблазна, от почетного противостояния сатанинскому наваждению. Но она перестала быть обыкновенной земной женщиной. Ее телесная оболочка исчезла, однако с исчезновением оной его муки совсем не уменьшились, а, наоборот, чудовищно возросли. Теперь только мысли о Ней, не смиряемые постом и молитвой, властвовали над ним во всякое время дня и ночи. Эти мысли с еще большей дьявольской силой овладевали им после того, как он думал, что победил их верой, молитвой, смирением.

Даже в семинарию он поступил лишь затем, чтобы доказать самому себе и Богу, что он сильнее человеческих слабостей. Новое призвание захватило его, временно вытеснив воспоминания о Ней. После семинарии, после женитьбы на Ирине и рукоположения в сан в его душе наконец настало просветление. В этот период своей жизни он чувствовал себя настоящим русским священником, чистым душой, любящим «всех малых сих», не жалеющим сил для служения Господу, несущим слово Его людям.

Постепенно мучения и постоянная борьба с самим собой, с мыслями о Ней отступили на второй план. Бес, вошедший в ее ангельский образ, наконец перестал смущать и соблазнять его, появляясь лишь иногда, в самые черные дни, чтобы испытать его крепость. Этот бес рассыпался под сводами сумрачной церкви бубенчиками ангельского смеха, смущал его знакомыми чертами, мельком различаемыми под платком какой-нибудь прихожанки, терзал воспоминаниями весной, когда опьяняюще пахло талой землей и набухшими почками и матушка Ирина ставила на стол скромный букет подснежников.

Ему казалось, что с годами соблазн слабел, уменьшался и обещал рассыпаться и исчезнуть навсегда. Отец Амвросий несколько раз встречал Ее, она приезжала к нему в церковь исповедаться и заодно проверить свою власть над ним, но встречи не приносили ему ожидаемых мучений — после них он ощущал себя просветленным и сильным как никогда, замечая, что постепенно начинает относиться к ней не как к женщине, не как к ниспосланному ему свыше испытанию, а как к дочери, как к заблудшему человеку, погрязшему в грехе и нуждающемуся в спасении. Так продолжалось лишь до смерти жены. С гибелью Ирины стройный мир душевного и духовного благополучия, с таким трудом воздвигнутый отцом Амвросием, был разрушен. И его испытание началось вновь. Бес не погиб, он только временно затаился, чтобы позже, отыскав прореху в защитной броне, вновь овладеть всеми мыслями отца Амвросия и его душой.

И сразу же после смерти жены, не давая передышки, с утроенной силой принявшись соблазнять воспоминаниями, появился его демон, блаженный и ужасный демон в женском обличье. Он являлся по ночам, витая в темноте как незримый дух, являлся днем, в церкви во время службы. Он не исчезал после сотворения креста. И отец Амвросий понимал — это не сатанинское наваждение, не внешняя сила, стремящаяся сбить его с праведного пути. Бес глубоко внутри, в сердце, и его не выгонишь крестом, постом и молитвой, он не исчезнет после бичевания. Он врос в его душу, обвил ее, как плющ обвивает древо, и пьет из него соки. Избавиться от него можно, лишь срубив само древо, то есть самого отца Амвросия.

Но в Православной Церкви самоубийство — самый страшный из грехов, потому что человек, посягая на свою жизнь, вложенную в него Богом, замахивается на божественное предопределение. Этот грех не замолишь. А если самоубийством кончает жизнь священник — в глазах Церкви это преступление вдвойне. И тогда отец Амвросий решил оставить служение в храме и уйти в монастырь, о чем и подал прошение выше. Ему не позволили, мотивируя это какими-то высшими политическими соображениями. И пришлось ему остаться один на один со своей болезнью.

И даже после Ее ужасной, адской гибели ожидаемое облегчение не наступило. Наоборот, лик ее, лишенный телесной конкретности, плавился в тигле его воображения и беззастенчиво принимал то образ Богородицы, то святой Магдалины. Теперь ее лицо взирало на него со старинных икон, блестя выпуклыми белками глаз, слепя золотым нимбом над головой.