Посмертно подсудимый

В итоге получается, что Б. Л. Пастернак использовал в своих стихах и поэмах 73 раза 31 юридический термин. И в этом случае этот показатель оказывается несопоставимым не только с пушкинским (51/417), но и с полным (стихи и поэмы) лермонтовским (22/177). Следовательно, наш вывод об отражении в поэзии Пушкина юридической проблематики, необычной вообще для поэзии, можно считать в какой-то степени подтвержденным.

V. Сенсационные «открытия» в пушкинистике (Обзор юбилейных и около юбилейных публикаций на страницах массовых изданий)

Читатель может удивиться. Не запоздалые ли это заметки? Как-никак после известного юбилея (200-летия со дня рождения поэта) прошло более десяти лет. Почему они появились не сразу, не по «горячим следам»? Попытаюсь оправдаться. По причинам, на взгляд автора, достаточно серьезным. Во-первых, ввиду явной несерьезности, с позиции профессиональной пушкинистики, большинства опубликованных материалов. И во-вторых, по причине элементарной брезгливости по отношению к тем из них, авторы которых не постеснялись в поисках сенсации «вытащить» (в который раз, но теперь уже на «юбилейном» уровне) подробности самой что ни на есть интимной жизни поэта. Вместе с тем эти причины способны оправдать лишь промедление с ответом на опубликованные нелепости, но не их забвение. Все это (порой настоящие помои) было выплеснуто на страницах нашей демократической (в т. ч. и с серьезной репутацией) прессы, имеющей самого массового читателя. Последний же по неистребимой привычке русского человека способен верить ей, независимо от того, какие «пули» (Хлестаков с Ноздревым «могут отдыхать») она отливает. Легковерность в этом отношении нашего читателя была замечена еще самим Пушкиным. В своей неоконченной и потому при жизни не опубликованной, статье «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» (1830) он отмечал «волшебное влияние типографии» на читателя: «Нам все еще печатный лист кажется святым. Мы все думаем: как может это быть глупо или несправедливо? Ведь это напечатано!»[342]

Сенсация первая. В «Известиях» (28 октября 1999 г.) Николай Добрюха, именующий себя лауреатом премии московских литераторов, требует, «чтобы поэта А. С. Пушкина наконец-то реабилитировали» (чуть раньше публикация такого же содержания была помещена в еженедельнике «Версия»). Сказано громко и загадочно, но вовсе не в метафорическим смысле, а в самом что ни на есть сугубо юридическом. «Я обнаружил, – пишет лауреат, – что Пушкина судили посмертно и 19 февраля 1837 г. решением военного суда при лейб-гвардии конном полку за участие в дуэли с Дантесом приговорили к смертной казни через повешение. Это решение суда первой инстанции до сих пор официально, на бумаге, не отменено. Отменить его сегодня может (и, как я считаю, должна!) Главная военная прокуратура РФ… Однако в ГВП, если судить по их ответному письму… со мной не согласились».

Увы, лауреата придется разочаровать. В соответствии с известной поговоркой он «слышал звон, да не знает, где он». Пушкин действительно был посмертно судим за свою последнюю дуэль, но не был осужден ни к повешению, ни к какому-либо другому наказанию. Книгу свою об этом, хорошо известном пушкинистам процессе я назвал не случайно «Посмертно подсудимый» (М., изд-во «Российской право», МП «Вердикт», 1992), а не «Посмертно осужденный», так как на языке юриспруденции между судимым и осужденным, как говорится, две большие разницы. Как уже отмечалось в главе третьей настоящего издания книги, в приговоре («сентенции») военного суда («комиссии военного суда, учрежденной при Лейб-гвардии конном полку») было постановлено: «Комиссия военного суда… приговорила подсудимого Поручика Барона Геккерена… повесить, каковому наказанию подлежал бы и подсудимый Камергер Пушкин (о том, что здесь нет опечатки с нашей стороны, что во всех документах военно-судной комиссии покойный поэт титуловался именно так и о причинах такого „повышения“ поэта в придворном звании было сказано нами ранее – А. Н.), но как он уже умер, то суждение его за смертью прекратить…»

В соответствии с существовавшим законом приговор (сентенция) военно-судной комиссии, как отмечалось, оценивался на предмет его законности ревизионной инстанцией – генерал-аудиториатом, который, согласившись с основными выводами суда первой инстанции, изменил в то же время меру наказания Дантесу, заменив смертную казнь на разжалование в солдаты и, следовательно, сняв тем самым возможность осуждения к высшей мере наказания и самого поэта (в случае, если бы он остался жив). Таким образом, нет нужды отменять смертный приговор, так как его не существовало в природе.