Посмертное слово

Но больше всего ее злит подозрение, будто она не заботилась о своем любимце как следует. Это неправда! Лошадей часто заводят полные невежды. Печально, но факт. А она в лошадях разбирается. Она понимает, что крепкий пони прекрасно может круглый год пастись на воле, если давать ему дополнительный корм в неурожайные месяцы, регулярно осматривать копыта, а в холода укрывать его попоной. Светлячок — не первый пони, который у нее жил, хотя он — последний. Все его предшественники процветали, как и он… — Оливия быстро произвела мысленные подсчеты — все двенадцать лет, что она была его хозяйкой.

Светлячок долго прожил у нее и был не просто рабочей лошадкой и домашним любимцем. Он стал ее другом. Каждое утро перед завтраком она, бывало, выходила из дому, проходила старый огород насквозь и шла в загон. Светлячок еще издали слышал ее шаги и стук трости. Он спешил к воротам и тихо ржал в знак приветствия. Его шкура матово лоснилась от утренней росы, глаза были ясными, нежная верхняя губа подрагивала — он ждал угощения. Иногда она приносила ему яблоко или морковку, но чаще баловала четырьмя драже «Смартиз» с шоколадной начинкой. Пони был неравнодушен к шоколадным драже в разноцветной оболочке, но она была к нему строга, потому что заботилась о нем. Если бы Светлячку недоставало корма, она бы сразу заметила. Да и Армитидж непременно увидел бы, что пони голодает, ведь он регулярно осматривал Светлячка. И кузнец, который подковывал ему копыта, тоже сказал бы…

А теперь выяснилось, что пони долго болел, хотя никто ничего не замечал, а когда заметили, стало уже поздно. Ей недоставало ежеутренних прогулок в загон. У нее отняли часть жизни. Впрочем, она понимала: рано или поздно у нее отнимут все.

И все же в смерти Светлячка была какая-то особая несправедливость. Как будто ее обокрали… Оливия сжала костлявые кулаки и в бессильной ярости ударила себя по коленям.

— Какая подлость! — прошептала она в пустой комнате. — Какая подлость, и мир ею полон! Подлость совершается во всех формах и размерах… А ведь мне следовало догадаться, — добавила она про себя.

Навалилась усталость, прежде маскируемая гневом. С трудом, опираясь на трость, она поднялась из кресла. Она совсем одна дома! У Джанин сегодня выходной. Оливия вспоминала о своей работнице всякий раз, как спотыкалась, наткнувшись дыркой в подошве тапки на какую-то неровность.

Джанин давно говорит ей, что пора купить новые тапки. Недавно она вырезала из журнала какой-то купон и заказала ей тапочки, подбитые овчиной, в каком-то каталоге. Новые тапочки пришлют по почте со дня на день.

Джанин — хорошая девушка. Нет, поправила себя Оливия, цинично улыбаясь, ее нельзя назвать ни хорошей, ни девушкой! Она пока еще в состоянии отличить гулящую от порядочной женщины. Правда, Джанин хорошая работница, вроде Эрни Берри, только лучше, потому что у Джанин золотое сердце. Оливия поиграла словами, перебрасывая их в голове, как шарики для пинг-понга. Хорошая работница… Золотое сердце… Гулящая, но добрая… Да, такие водились и раньше…

Она уже прошла половину коридора и отклонилась от прямого курса, потому что обходила вытертое пятно на ковровой дорожке. Не столько из осторожности, сколько из суеверного страха. Две недели назад она споткнулась об это пятно и упала. Приземлилась на четвереньки, а трость отлетела в сторону, и она никак не могла до нее дотянуться.

О несчастном случае она никому не сказала. Все произошло после ухода Джанин, так что никто ничего не видел и не слышал. Тогда она расшибла колени и еще долго стояла в унизительной позе, ошеломленная, потрясенная. Оправившись от физической боли, она испытала еще один удар: никак не получалось встать. Она так долго стояла на четвереньках, что все тело онемело. А сил на то, чтобы подняться, не хватало. Она долго разглядывала узор на ковре — «турецкие огурцы». Ей показалось, что она смотрит на пятно целую вечность. Она рассмотрела геометрические углы, выцветшие красные и синие нитки так подробно, как никогда раньше. Что за любопытный узор! Интересно, кто его придумал? И какие странные очертания…

Вот бы кто-нибудь оказался рядом, подал руку, помог встать… Но рядом никого не оказалось. Как говорится, помоги себе сам! Она с трудом подползла к ближайшей двери, дотянулась обеими руками до медной ручки и кое-как поднялась на ноги.

Она ни словом не обмолвилась о происшествии. Не сказала ни Джанин, ни Тому Барнетту, когда тот к ней заходил. Почему? Стыдно стало, вот почему. Стыдно и неловко. Ах ты, глупая старуха, корила она себя, тебе неприятно быть хрупкой и старой, как будто таких вещей следует стыдиться!

Жалко, что Джанин ушла. Чашка чаю подняла бы ей настроение, а теперь придется самой идти заваривать его. И тут она услышала, как скрипнула доска. Может, Джанин еще не уехала домой?

— Джанин, это вы? — обрадованно позвала она.