Посмертные записки Пикквикского клуба

— A остальную выручку также положу в банк на собственное свое имя, — продолжал мистер Уэллер старший; — и уж, разумеется, когда протяну я ноги, друг мой Сэмми, все эти денежки, и с процентами, перейдут в твой собственный карман. Только ты не истрать их за один раз, не промотай, сын мой, и пуще всего берегись, чтобы не поддедюлила тебя и с этим наследством какая-нибудь вдовушка. Это главное: если спасешься от вдовы, можно будет надеяться, что из тебя выйдет хороший человек.

Этот спасительный совет, казалось, облегчил тяжкое бремя на душе мистера Уэллера, и он принялся за свою трубку с просиявшим лицом.

— Кто-то стучится в дверь, — сказал Самуэль.

— A пусть себе стучится, — отвечал отец.

Оба замолчали. Стук между тем повторился и не умолкал в продолжение трех или четырех минут.

— Отчего ж ты не хочешь впустить? — спросил Самуэль.

— Тсс, тсс! — отвечал отец, боязливо мигая на своего сына. — Не обращай внимания, Сэмми: это, должно быть, опять какая-нибудь вдова.

Отчаявшись, наконец, получить ответ на многократно повторенный стук, невидимый посетитель, после кратковременной паузы, приотворил дверь и заглянул. То была не женская фигура. Между дверью и косяком выставились длинные черные локоны и жирное красное лицо достопочтенного мистера Стиджинса. Трубка мистера Уэллера выпала из рук.

Отверстие между косяком и дверью постепенно становилось шире и шире. Наконец, достопочтенный джентльмен осторожно перешагнул через порог и тщательно запер за собою дверь. Сделав необходимое обращение к Самуэлю и подняв к потолку свои руки и глаза в ознаменование неописуемой скорби по поводу рокового бедствия, разразившегося над фамилией, мистер Стиджинс придвинул к камину кресло с высокой спинкой, сел, вздохнул, вынул из кармана серый шелковый платок и приставил его к своим заплывшим глазам.

Пока совершалась эта церемония, мистер Уэллер старший оставался неподвижным, будто прикованный к своему месту: он смотрел во все глаза, обе руки его лежали на коленях, и вся его физиономия выражала необъятную степень изумления, близкого к остолбенению. Самуэль сидел безмолвно напротив отца и, казалось, ожидал с нетерпеливым любопытством, чем кончится эта сцена.

Несколько минут мистер Стиджинс держал серый платок перед своими глазами, вздыхал, всхлипывал, стонал; преодолев, наконец, душевное волнение, он положил платок в карман и застегнулся на все пуговицы. Затем он помешал огонь, потер руки и обратил свой взор на Самуэля.

— О, друг мой, юный друг! — сказал мистер Стиджинс, прерывая молчание весьма слабым и низким голосом. — Что может быть ужаснее этой поистине невозвратимой потери?

Самуэль слегка кивнул головой.

— Известно ли вам, друг мой, — шепнул мистер Стиджинс, придвигаясь к Самуэлю, — что она оставила нашей церкви?

— Кому?

— Почтенной нашей церкви, мистер Самуэль.

— Ничего она не оставила, — отвечал Самуэль решительным тоном.

Мистер Стиджинс лукаво взглянул на Самуэля, оглядел с ног до головы мистера Уэллера, сидевшего теперь с закрытыми глазами, как будто в полузабытьи, и, придвинув свой стул еще ближе, сказал:

— И мне ничего не оставила, мистер Самуэль?

Самуэль сделал отрицательный кивок.

— Едва ли это может быть, — сказал побледневший Стиджинс. — Подумайте, юный друг мой: неужели ни одного маленького подарка на память?

— Ни одного лоскутка, — отвечал Самуэль.

— А может быть, — сказал мистер Стиджинс после колебания, продолжавшегося несколько минут, — может быть, она поручила меня попечению этого закоснелого нечестивца, отца вашего, мистер Самуэль?

— Очень вероятно, судя по его словам, — отвечал Самуэль. — Он вот только что сейчас говорил об вас.

— Право? Так он говорил? — подхватил мистер Стиджинс с просиявшим лицом. — Стало быть, великая перемена совершилась в этом человеке. Радуюсь за него душевно и сердечно. Мы теперь можем жить с ним вместе дружелюбно и мирно, мистер Самуэль. — Не правда ли? Я стану заботиться о его собственности, как скоро вы уйдете отсюда, и уж вы можете составить понятие, как здесь все пойдет в моих опытных руках.

И затем, испустив глубочайший вздох, мистер Стиджинс приостановился для ответа. Самуэль поклонился. Мистер Уэллер старший произнес какой-то необыкновенный звук, не то стон, не то вой, не то скрежет, не то зык, но в котором, однако ж, странным образом сочетались все эти четыре степени звука.

Осененный внезапным вдохновением, мистер Стиджинс прозрел в этом звуке явственное выражение сердечного раскаяния, соединенного с угрызением. На этом основании он оглянулся вокруг себя, потер руки, прослезился, улыбнулся, прослезился опять и затем, тихонько подойдя к хорошо знакомой полочке в известном углу, взял стаканчик и осторожно положил четыре куска сахару. Совершив эту предварительную операцию, он еще раз испустил глубокий вздох и устремил на потолок свои глаза. Затем, переступая незаметно с ноги на ногу, он побрел в буфет и скоро воротился с бутылкой рому в руках. Отделив от него обыкновенную порцию в стакан, он взял чайную ложечку, помешал, прихлебнул, еще помешал и уже окончательно расположился в креслах кушать пунш.