Посмертные записки Пикквикского клуба

Я всегда ставил в честь моему дяде, что он был другом и товарищем Тома Смарта, агента известного дома Вильсон и Слэм. Мой дядя разъезжал по поручениям Тиджина и Уэльпа; но долгое время ему приходилось ездить по тем же местам, которые посещал Том; и в первую же ночь, как они встретились, мой дядя почувствовал склонность к Тому, а Том привязался к дяде. Не прошло и получаса после их первого знакомства, как они уже держали пари, кто приготовит из них лучший пунш и скорее выпьет его целую кварту одним духом. Дядя выиграл первое пари, то есть приготовил лучший пунш, зато Том выпил раньше: он перегнал дядю на чайную ложечку. Затем они потребовали каждый по новой кварте и выпили за здоровье один другого, и с этого времени стали друзьями навсегда. В подобных событиях играет главную роль судьба, джентльмены, она сильнее нас.

Что касается наружности, дядя мой был немного пониже среднего роста, немного потолще обыкновенного размера и, может быть, лицо его было чуть-чуть излишне красновато. Физиономия у него была самая развеселая, джентльмены: нечто вроде Пэнча (Punch, полишинель), только с более красным носом и подбородком; глаза у него вечно моргали и светились веселостью, а улыбка — не то, что ваши ничего не выражающие деревянные усмешки, — а настоящая, веселая, сердечная, добродушная улыбка не сходила никогда с его уст. Однажды его выбросило из кабриолета, и он ударился головой прямо о дорожную тумбу. Он так и остался недвижим на месте, и лицо у него, попав как раз в кучу щебня, до того было повреждено и изуродовано порезами, что, по собственному сильному выражению дяди, родная мать не узнала бы его, если бы вернулась снова на землю. Впрочем, рассудив хорошенько, джентльмены, я полагаю, что она и без того не могла бы его, узнать, потому что умерла, когда дядюшке было всего от роду два года и семь месяцев, и не случись даже щебня, одни высокие дядины сапоги сбили бы совсем с толку почтенную леди, не говоря уже о его веселой, красной роже. Как бы там ни было, он свалился, и я слыхал от него не раз, что человек, поднявший его, рассказывал после, что дядя лежал с превеселой улыбкой, как будто только споткнулся слегка; а когда пустили ему кровь и в нем обнаружились первые слабые признаки его возвращения к жизни, он вскочил на постели, разразился громким хохотом, поцеловал молодую женщину, державшую тазик, и спросил себе тотчас же порцию баранины с маринованными орехами. Он очень любил маринованные орехи, джентльмены. Он говорил всегда, что, если есть без уксуса, то нет лучшей закуски к пиву.

Главную свою поездку дядя совершал осенью; он собирал в это время долги и принимал заказы на севере: ехал из Лондона в Эдинбург, из Эдинбурга в Глазго, из Глазго обратно в Эдинбург и затем, на закуску, в Лондон. Вы понимаете, конечно, что вторичная его поездка в Эдинбург предпринималась им для собственного удовольствия. Он ездил туда на недельку единственно для того, чтобы повидаться со старыми друзьями, и, завтракая с одним, перекусывая с другим, обедая с третьим и ужиная с четвертым, он проводил очень приятно эти денечки своего отдыха. Не знаю, джентльмены, случалось ли кому из вас угощаться настоящим, существенным, гостеприимным шотландским завтраком, а потом перекусить слегка блюдом устриц, да запить все это добрыми двумя стаканами виски да дюжиной хорошего элю. Если вам приводилось на себе самих испытывать такое угощение, то вы согласитесь со мною, что требуется порядочно крепкая голова, чтобы еще плотно пообедать и поужинать после этого.

Но, чтобы мне провалиться на месте, если я вру, все это было дядюшке нипочем. Он был такой богатырской комплекции, что такой подвиг считал простой детской игрушкой. Он говаривал при мне, что мог пировать хоть каждый день с дундейцами и возвращаться потом домой не шатаясь; а ведь у жителей Дунди такие крепкие головы и такой крепкий пунш, джентльмены, каких вы не встретите более нигде между обоими полюсами. Мне рассказывали о состоянии одного доброго парня из Глазго с таким же парнем из Дунди; борцы пятнадцать часов к ряду пили не переставая. Оба они задохлись почти в один момент, насколько это можно было засвидетельствовать, но, за этим малым исключением, нисколько не пострадали при этом.