Посмертные записки Пиквикского клуба

Пространство, обнесенное стеною в той части Флита, где стоял мистер Пиквик, было достаточно велико и служило хорошей площадкой для игры в мяч; с одной стороны возвышалась, конечно, стена, а с другой – та часть тюрьмы, окна которой смотрели на собор Святого Павла, или, вернее, должны были смотреть, не будь здесь стены. Во всевозможных позах, усталые и праздные, сидели или слонялись многочисленные должники; большинство ожидало в тюрьме вызова в Суд по делам о несостоятельности, тогда как другие отбывали свои сроки и по мере сил старались убить время. Одни были ободраны, другие хорошо одеты, многие грязны, очень немногие опрятны, но все они шатались, слонялись и бродили здесь так же вяло и бесцельно, как дикие звери в зверинце.

Из окон, выходивших во двор, высовывались люди, которые громко разговаривали со своими знакомыми внизу, или перебрасывались мячом с предприимчивыми игроками на дворе, или наблюдали за игрою в мяч, или следили за мальчишками, выкрикивавшими результаты игры. Грязные женщины в стоптанных башмаках сновали взад и вперед, направляясь в кухню, находившуюся в углу двора; дети кричали, дрались и играли в другом углу. Стук кеглей и возгласы игроков сливались с сотней других звуков, везде шум и суета – везде, за исключением маленького, жалкого сарая в нескольких ярдах от этого места, где в ожидании пародии на следствие лежало неподвижное и посиневшее тело канцлерского арестанта, который умер прошлой ночью! Тело! Таков юридический термин для обозначения беспокойного, мятущегося клубка забот и тревог, привязанностей, надежд и огорчений, из которых создан живой человек. Закон получил его тело, и здесь лежало оно, облаченное в саван, – жуткий свидетель милосердия закона.

– Не желаете ли заглянуть в свистушку, сэр? – осведомился Джоб Троттер.

– Что вы имеете в виду? – в свою очередь, спросил мистер Пиквик.

– Свистушка – там свищут, сэр, – вмешался мистер Уэллер.

– Что это такое, Сэм? Там продают птиц? – полюбопытствовал мистер Пиквик.

– Что вы, сэр, Господь с вами! – сказал Джоб. – В свистушке продают спиртные напитки, сэр.

Мистер Джоб Троттер кратко объяснил, что под угрозой большого штрафа запрещено приносить в долговую тюрьму спиртные напитки, а так как этот товар высоко ценится леди и джентльменами, здесь заключенными, то некоторые расчетливые тюремщики решили из корыстных побуждений смотреть сквозь пальцы на двух-трех арестантов, получающих прибыль от розничной торговли излюбленным напитком – джином.

– Такой порядок, сэр, постепенно ввели во всех долговых тюрьмах, – добавил мистер Троттер.

– И он имеет одно большое преимущество, – вставил Сэм, – тюремщики изо всех сил стараются поймать контрабандистов, кроме тех, кто им платит, а когда об этом печатается в газетах, их хвалят за бдительность. Отсюда две выгоды: прочим неповадно заниматься торговлей, а тюремщики пользуются хорошей репутацией.

– Совершенно верно, мистер Уэллер, – подтвердил Джоб.

– Но разве никогда не обыскивают этих камер, чтобы узнать, не спрятан ли там спирт? – спросил мистер Пиквик.

– Конечно, обыскивают, сэр, – отвечал Сэм, – но тюремщики узнают заранее и предупреждают свистунов, а потом можете свистеть сколько угодно – все равно ничего не найдете.

Тем временем Джоб постучался в дверь, которую открыл джентльмен с растрепанной шевелюрой; он запер ее, как только они вошли, и ухмыльнулся; в ответ ухмыльнулся Джоб, а также Сэм; мистер Пиквик, предполагая, что этого ждут и от него, не переставал улыбаться до конца свидания.

Джентльмен с растрепанной шевелюрой был, казалось, вполне удовлетворен такой молчаливой манерой вести дела и, достав из-под кровати плоскую глиняную флягу, вмещавшую около двух кварт, наполнил три стакана джином, с которым Джоб Троттер и Сэм расправились мастерски.

– Еще? – спросил джентльмен-свистун.

– Хватит! – ответил Джоб Троттер.

Мистер Пиквик расплатился, дверь открылась, и они вышли; растрепанный джентльмен дружески кивнул мистеру Рокеру, случайно проходившему мимо.

Затем мистер Пиквик отправился бродить по всем галереям и лестницам и еще раз обошел весь двор. Большинство обитателей тюрьмы, казалось, состояло из Майвинсов, Сменглей, священников, мясников и шулеров, встречавшихся снова, и снова, и снова. Во всех закоулках, и лучших и худших, была все та же грязь, та же суета и шум. Вся тюрьма как будто была охвачена беспокойством и тревогой, а люди толпились и шныряли, как тени в тревожном сне.

– Я видел достаточно, – сказал мистер Пиквик, бросаясь в кресло в своей маленькой камере. – У меня голова болит от этих сцен и сердце тоже болит. Отныне я буду пленником в своей собственной камере.