Посмертные записки Пиквикского клуба

— Вы и ваш друг доставили бы мне большое удовольствие, если бы посетили меня, и мы провели бы приятный вечерок после этой досадной ошибки. Сегодня вечером вы свободны? — спросил маленький доктор.

— У нас здесь есть друзья, — ответил мистер Уинкль, — и мне бы не хотелось расставаться с ними на вечер. Может быть, вы со своим другом присоединитесь к нам в «Быке»?

— Охотно! — согласился тот. — Не будет ли слишком поздно, если часов в десять мы зайдем на полчасика?

— Что вы! Конечно нет! Я буду счастлив познакомить вас с моими друзьями, мистером Пиквиком и мистером Тапменом.

— Вы меня крайне обяжете, — сказал доктор, нимало не подозревая, кто такой мистер Тапмен.

— Значит, вы придете? — спросил мистер Снодграсс.

— Непременно!

Тем временем они вышли на большую дорогу, обменялись сердечными приветствиями, и компания разделилась. Доктор Слеммер с друзьями направился к казармам, а мистер Уинкль, в сопровождении своего друга, мистера Снодграсса, возвратился в гостиницу.

ГЛАВА III Новое знакомство. Рассказ странствующего актера. Досадная помеха и неприятная встреча

У мистера Пиквика возникли некоторые опасения, вызванные необычным отсутствием двух его друзей, чье таинственное поведение в течение целого утра отнюдь не давало повода к уменьшению его тревоги. Тем с большей радостью встал он, чтобы поздороваться с ними, когда они вошли, и тем с большим интересом осведомился, что могло их задержать. В ответ на его вопросы мистер Снодграсс собрался дать исторический обзор событий, только что изложенных, как вдруг запнулся, заметив, что здесь присутствуют не только мистер Тапмен и вчерашний их товарищ по пассажирской карете, но еще какой-то незнакомец, не менее странного вида. Это был изможденный человек с желтоватым лицом и глубоко запавшими глазами, которые казались еще более странными, чем создала их природа, благодаря прямым черным волосам, ниспадавшим ему на лицо. Глаза у него отличались почти неестественным блеском и пронзительной остротою, скулы торчали, а челюсти выдавались так, что наблюдатель мог бы предположить, будто каким-то сокращением мускулов он вдруг втянул щеки, если бы полуоткрытый рот и неподвижная физиономия не свидетельствовали о том, что такова была обычная его внешность. Шею он обмотал зеленым шарфом, длинные концы которого спускались ему на грудь и виднелись сквозь обтрепанные петли старого жилета. Верхней одеждой служил ему длинный черный сюртук, под которым были широкие темные панталоны и высокие сапоги, быстро приближавшиеся к стадии полного разрушения.

На этом странном субъекте остановился взгляд мистера Уинкля, и на него указал рукой мистер Пиквик, проговорив:

— Друг нашего друга. Сегодня утром мы узнали, что наш Друг связан со здешним театром, хотя и не имеет желания доводить это до всеобщего сведения, а этот джентльмен является представителем той же профессии. Когда вы вошли, он как раз собирался развлечь нас связанным с нею небольшим рассказом.

— Масса рассказов, — сказал вчерашний незнакомец в зеленом фраке, приближаясь к мистеру Уинклю и говоря тихо и конфиденциально. — Чудак — выполняет тяжелую работу — не актер — странный человек — всякие бедствия — «мрачный Джимми» — мы так его называем.

Мистер Уинкль и мистер Снодграсс вежливо приветствовали джентльмена, носившего изысканное прозвище «мрачный Джимми», и по примеру остальной компании заказали грог и уселись за стол.

— А теперь, сэр, — сказал мистер Пиквик, — не угодно ли вам будет приступить к обещанному повествованию?

Мрачный субъект вынул из кармана грязную свернутую в трубку рукопись и, обращаясь к мистеру Снодграссу, который только что извлек свою записную книжку, произнес глухим голосом, вполне соответствовавшим его внешности:

— Вы — поэт?

— Я… я… до некоторой степени, — ответил мистер Снодграсс, слегка смущенный неожиданным вопросом.

— А! Для жизни поэзия — то же, что музыка и свет для сцены; у одной отнимите мишурные ее украшения, у другой — ее иллюзии, и останется ли хоть что-нибудь ценное в жизни и на сцене, ради чего стоило бы жить и волноваться?

— Совершенно верно, сэр! — отозвался мистер Снодграсс.

— Находиться перед рампой, — продолжал мрачный субъект, — то же, что присутствовать на приеме при дворе и восхищаться шелковыми платьями пестрой толпы; находиться за рампой — значит превратиться в тех, кто создает это великолепие, — заброшенных и никому неведомых, — тех, кому предоставляется право по произволу судьбы утонуть или выплыть, умереть с голоду или жить.

— Верно! — произнес мистер Снодграсс, ибо ввалившиеся глаза мрачного субъекта устремлены были на него, и он почитал нужным что-нибудь сказать.

— Начинайте, Джимми, — сказал испанский путешественник, — как черноокая Сьюзен[26] — весь в Даунсе — нечего каркать — выскажитесь — смотрите веселей.

— Не приготовите ли вы себе еще стакан, сэр, прежде чем начать? — предложил мистер Пиквик.