Посмертные записки Пиквикского клуба

— Молодой парикмахер заявлял об этом в течение полугода, а потом встретил молодую леди, которая была точной копией прекрасной куклы. «Ну, говорит он, — все кончено. Я — раб!» Молодая леди оказалась не только копией прекрасной куклы, она была очень романтична, так же как молодой парикмахер, и он сказал: «О! Какое сродство душ! Какое излияние чувств! Какое взаимное понимание!» Молодая леди, конечно, говорила не много, но выражалась приятно, и вскоре после этого пришла навестить его с их общим другом. Парикмахер бежит ей навстречу, но она, увидев кукол, меняется в лице и начинает ужасно дрожать. «Посмотрите, моя милая, — говорит парикмахер, — вот еще изображение в моем окне, но здесь оно не лучше, чем в моем сердце!» — «Мое изображение!» — говорит она. «Ваше!» — отвечает парикмахер. «Ну, а это чье изображение?» спрашивает она, показывая на одного из джентльменов. «Ничье, моя милая, говорит он, — это только мечта». — «Мечта! — кричит она. — Это портрет, я чувствую, что это портрет, и это — вот благородное лицо должно принадлежать военному!». «Что я слышу!» — восклицает он, взъерошивая свои кудри. «Уильям Гибс, — говорит она очень твердо, — об этом больше ни слова! Я, говорит, уважаю вас, как друга, но мои чувства направлены на это мужественное чело». «Это, — говорит парикмахер, — полный крах, и в нем я вижу перст судьбы. Прощайте!» С этими словами он врывается в лавку, отбивает кукле нос щипцами для завивки, растапливает ее в камине и с тех пор не улыбается.

— А молодая леди, мистер Уэллер? — осведомилась экономка.

— Видите ли, сударыня, — отвечал Сэм, — убедившись, что судьба питала злобу против нее и всех, с кем она имела дело, они тоже никогда не улыбалась, а читала много поэзии и чахла — довольно медленно, потому что она до сих пор не умерла. Понадобилось очень много поэзии, чтобы убить парикмахера, а кое-кто и сейчас говорит, что он попал под колеса больше по вине джина с водой; может быть, виноваты тут обе причины, и произошло это от смешения того и другого.

Цирюльник заявил, что мистер Уэллер рассказал одну из интереснейших историй, какую ему когда-либо приходилось слышать, и это мнение вполне разделила экономка.

— Вы женатый человек, сэр? — осведомился Сэм.

Цирюльник ответил, что он не удостоился этой чести.

— Вероятно, собираетесь жениться? — спросил Сэм.

— Право, не знаю, — отвечал цирюльник, потирая руки и ухмыляясь, — мне это кажется маловероятным.

— Плохой знак, — заявил Сэм. — Если бы вы сказали, что намерены на днях жениться, я бы считал, что вы находитесь в безопасности. Ваше положение очень ненадежное.

— Во всяком случае, я понятия не имею об опасности, — возразил цирюльник.

— И я не имел, сэр, — вмешался мистер Уэллер-старший. — У меня были точь-в-точь такие же признаки. Этак я дважды попался. Будьте настороже, мой друг, иначе вы пропали.

Было нечто столь внушительное не только в этом предостережении, но также в тоне и в пристальном взгляде, какой устремил мистер Уэллер на ничего не подозревавшую жертву, что сначала никому не хотелось говорить и, быть может, захотелось бы не скоро, если бы экономка случайно не вздохнула; вздох отвлек внимание старого джентльмена и вызвал галантный вопрос: «Нет ли какой-нибудь острой занозы в этом-вот маленьком сердечке?»

— Ах, боже мой, мистер Уэллер! — смеясь, воскликнула экономка.

— А может быть, что-нибудь волнует его? — продолжал старый джентльмен.

— Всегда ли оно было суровым, всегда ли противилось счастью человеческих существ? А? Что?

В этот критический момент, вызвавший у нее румянец и смущение, экономка обнаружила, что нет больше эля, и поспешила отправиться за ним в погреб в сопровождении цирюльника, который настоял на том, чтобы нести свечу. Посмотрев ей вслед с весьма самодовольной миной, а ему вслед — с некоторым презрением, мистер Уэллер начал медленно обводить глазами кухню, пока, наконец, они не остановились на сыне.

— Сэмми, — сказал мистер Уэллер, — я не доверяю этому цирюльнику.

— Почему? — спросил Сэм. — Какое вам до него дело? Нечего сказать — хороши вы! — сначала выдумываете всякие ужасы, а потом отпускаете комплименты и говорите о сердцах и занозах!

Обвинение в галантности, по-видимому, доставило мистеру Уэллеру величайшее удовольствие, ибо голос его, когда он отвечал, прерывался от сдавленного смеха, так что слезы выступили у него на глазах.

— А разве я говорил о сердцах и занозах, разве я говорил, Сэмми, а?

— Не говорили? Ну, конечно, говорили.

— Ей это невдомек, беды в этом нет, никакой опасности нет, Сэмми, она только мудреная. А она как будто осталась довольна, верно? Ну, конечно, она осталась довольна, это натурально, очень натурально.

— Он этим чванится! — воскликнул Сэм, веселясь вместе с отцом. — Он и в самом деле чванится!

— Тс!.. — отозвался мистер Уэллер, перестав смеяться. — Они возвращаются, маленькое сердечко возвращается! Но обрати внимание на мои слова и вспомни их, когда твой отец скажет, что он говорил: Сэмивел, я не доверяю этому-вот плутоватому цирюльнику!