Посмертные записки Пиквикского клуба

— Точно, — подхватил мистер Уэллер, — оболгации. Двести фунтов будут вложены на твое имя, Сэмивел, в эти оболгации — четыре с половиной процента, Сэмми.

— Очень мило со стороны покойницы подумать обо мне, — проговорил Сэм. — Я ей очень признателен.

— Остальное будет вложено на мое имя, — продолжал старший мистер Уэллер, — а когда я сойду с дороги, это достанется тебе. Так что постарайся не истратить все зараз, сынок, и смотри, чтобы какая-нибудь вдова не проведала про твою удачу, а не то — тебе конец.

— Кто-то стучится! — сказал Сэм.

— Пускай их стучатся, — отмахнулся отец.

Сэм послушно остался на месте. Но стук возобновился, причем редкие удары вскоре перешли в дробь.

Поскольку отклика все равно не последовало, невидимый посетитель в конце концов решился приоткрыть дверь и заглянуть в комнату. В щель просунулись длинные черные космы и красная физиономия мистера Стиггинса. Трубка выпала из рук мистера Уэллера.

Преподобный джентльмен кошачьим движением проскользнул в комнату и бесшумно закрыл за собою дверь. Оборотясь к Сэму, он воздел руки и возвел очи горе в знак невыразимой скорби по поводу несчастья, постигшего семью, после чего перенес на свое старое место у камина кресло с высокой спинкой и, сев на самый его краешек, достал коричневый носовой платок и приложил его к своим зеркалам души.

Пока все это совершалось, старший мистер Уэллер сидел, откинувшись на спинку кресла, выпучив глаза, уперев руки в колени и всем своим видом выражая безграничное изумление. Сэм сидел против него в полном молчании, ожидая с живейшим любопытством развязки этой сцены.

Мистер Стиггинс несколько минут не отнимал от глаз коричневого платка и благопристойно постанывал. Затем, ценой невероятных усилий, он овладел собой и сунул платок в карман. Немного погодя он помешал угли в камине, потом потер руки и посмотрел на Сэма.

— О, юный друг мой, — сокрушенно произнес мистер Стиггинс, нарушая молчание, — какое скорбное событие!

Сэм слегка кивнул.

— Для сосуда гнева тоже! — прибавил мистер Стиггинс. — Сердце сосуда благодати обливается кровью!

Сэму послышалось, будто мистер Уэллер пробормотал что-то о носе сосуда, обливающемся кровью, но мистер Стиггинс ничего не слышал.

— Не знаете ли, молодой человек, — прошептал мистер Стиггинс, придвигая кресло ближе к Сэму, — оставила она что-нибудь Эммануилу?

— Кто это? — спросил Сэм.

— Часовня, — ответил мистер Стиггинс, — наша часовня... наша паства, мистер Сэмюел.

— Она ничего не оставила ни пастве, ни пастуху, ни овцам, — отрубил Сэм, — ни даже собакам.

— И мне ничего, мистер Сэмюел?

Сэм покачал головой.

— Мне кажется, что-нибудь да оставила! — сказал Стиггинс, бледнея, насколько это было в его возможностях. — Припомните, мистер Сэмюел, никакой памятки?

— Даже такой рухляди, как этот ваш зонт! — отрезал Сэм.

— Может быть, — нерешительно начал мистер Стиггинс, — может быть, она препоручила меня сосуду гнева, мистер Сэмюел?

— Пожалуй, на это похоже, судя по тому, что он говорил мне о вас, — ответил Сэм.

— А-а! Все-таки говорил! — воскликнул Стиггинс, просияв. — О, я надеюсь, он переменился. Мы можем очень удобно жить теперь вместе, мистер Сэмюел. Я мог бы взять на себя заботу о его доме, когда вы уедете...

Мистер Стиггинс тяжело вздохнул и замолчал, ожидая ответа. Сэм кивнул, а мистер Уэллер-старший издал какой-то невероятный звук: не всхлип, не хрюканье, не ворчанье, не хрип, а как будто все это одновременно.

Мистер Стиггинс, ободренный этим, как ему показалось, знаком раскаяния, огляделся, потер руки, всплакнул, улыбнулся, опять всплакнул, затем на цыпочках приблизился к достопамятной полочке в углу, взял стакан и с большой вдумчивостью опустил в него четыре куска сахара. Исполнив это, он еще раз огляделся и тяжко вздохнул, затем крадучись прошел в буфетную, тотчас вернулся со стаканом, до половины наполненным ананасным ромом. Подойдя к чайнику, который весело пел на крюке в камине, долил в стакан воды, размешал грог, попробовал, сел и, сделав большой глоток, остановился перевести дух.

Старший мистер Уэллер, прикинувшийся спящим, не произнес ни единого слова во время всех этих манипуляций, но когда мистер Стиггинс остановился перевести дыхание, он набросился на него, вырвал стакан из рук, выплеснул остатки грога ему в лицо и швырнул стакан в камин. Затем он схватил преподобного джентльмена за шиворот и стал с упоением пинать его ногами.

— Сэмми! — крикнул мистер Уэллер. — Нахлобучь-ка мне шляпу покрепче.

Сэм послушно укрепил на голове отца шляпу с длинной траурной лентой, и старый джентльмен, еще ловчее орудуя ногами, поволок мистера Стиггинса через буфетную, через прихожую, к двери на улицу.

Любо-дорого было видеть красноносого, извивавшегося в руках мистера Уэллера и содрогавшегося всем телом под градом пинков. Еще приятнее было созерцать мистера Уэллера, когда, совершив мощное усилие, он погрузил голову мистера Стиггинса в корыто для водопоя лошадей и держал ее там, пока тот едва не захлебнулся.