Посмертные записки Пиквикского клуба

— Слушайте, — ответил наконец Хейлинг, порывисто хватая старика за руку. — Мне нужна жизнь за жизнь, и эту я возьму первой. Мой ребенок умирал на глазах отца в муках, гораздо более ужасных, чем те, которые переносит этот юноша, оклеветавший родную сестру. Вы смеялись, смеялись в лицо родной дочери, на которую смерть уже накладывала свою руку. Что же вы думаете теперь?.. Смотрите, смотрите!

Говоря это, он показал на море. Слабый крик замер над водой...

• • •

Три года спустя у дверей одного лондонского атторнея, не слишком щепетильного в своих профессиональных приемах, из собственной кареты вышел джентльмен. Лицо у него было бледное и изможденное, и не требовалось особой наблюдательности, чтобы понять, что болезни или горе состарили его гораздо раньше, чем это сделало бы время.

— Я хочу поручить нам ведение одного дела, — сказал незнакомец атторнею. — Дело не совсем обыкновенное, и бумаги эти достались мне ценою многих хлопот и больших затрат.

Клиент развязал бывший у него в руках сверток и извлек из него пачку долговых обязательств и копий различных документов.

— По этим бумагам вы увидите, — продолжал он, — что человек, подписавший их, несколько лет тому назад занял значительную сумму денег. При этом между ним и кредиторами — у которых я постепенно скупил все его обязательства, заплатив за них втридорога, — было условлено, что обязательства эти будут время от времени возобновляться до истечения определенного срока. Однако вышеупомянутое условие нигде не прописано. Недавно должник понес большие убытки, и если теперь сразу взыскать с него по всем векселям, он будет уничтожен.

— Общая сумма — несколько тысяч фунтов, — сказал атторней, просматривая бумаги.

— Да!

— Что нам предпринять?

— Предпринять? — ответил клиент, внезапно оживляясь. — Пустите в ход всю машину правосудия, все уловки, которые может измыслить хитрость и осуществить подлость, все честные и бесчестные приемы, открытое давление закона и все искусство его самых изобретательных исполнителей. Пусть агония его будет долгой и мучительной! Разорите его, продайте его имущество, выбросите его из дома, пусть нищенствует на старости лет и умрет в тюрьме!

— Но издержки, уважаемый сэр, судебные издержки, — заметил атторней. — Если ответчик будет разорен, кто уплатит издержки, сэр?

— Назовите свою цену! Не стесняйтесь! Я не сочту се большой, если вы достигнете цели.

Атторней наугад назвал какую-то очень значительную сумму; клиент мгновенно выписал чек и ушел.

Атторней серьезно взялся за дело. В течение следующих двух лет мистер Хейлинг целыми днями просиживал в конторе, перебирая бумаги и перечитывая с сияющими радостью глазами протесты, просьбы об отсрочке, о снисхождении. На все следовал только один ответ: надо платить. Земля, дом, мебель — все было одно за одним конфисковано, и самого должника заточили бы в тюрьму, если бы ему не удалось обмануть бдительность судебных исполнителей и бежать.

Когда Хейлинг узнал об исчезновении старика, бешенству его не было границ. Он рвал на себе волосы и проклинал людей, которые допустили побег. Во всех направлениях были посланы сыщики с наказом достать беглеца хоть из-под земли. Однако прошло полгода, а его так и не обнаружили.

Однажды поздним вечером Хейлинг явился на частную квартиру своего поверенного и попросил принять его немедленно. Он вошел в приемную бледный и задыхающийся, закрыл за собою дверь, бросился в кресло и проговорил:

— Я нашел его!

— Вот так! Прекрасно, прекрасно, уважаемый сэр, — сказал поверенный.

— Он прячется в одной отвратительной лачуге в Кемден-Тауне. Быть может, это хорошо, что мы потеряли его из виду: теперь он живет один, в самой отвратительной нищете.

— Прекрасно! — повторил поверенный. — Вы хотите, конечно, чтобы его арестовали завтра?

— Да, — ответил Хейлинг, — впрочем... нет, — послезавтра. Послезавтра — памятная годовщина в его жизни, тогда и нужно это сделать.

В назначенный срок, в восемь часов вечера, он нанял карету и отправился вдвоем с полицейским чиновником в Кемден-Таун. Когда они прибыли на место, уже стемнело.

Хейлинг закутался в плащ и, подойдя к одной из самых убогих лачуг на Литтл-Колледж-стрит, постучался в дверь. Ему отперла женщина, видимо его ожидавшая, и Хейлинг, шепнув чиновнику, чтобы тот оставался внизу, сам поднялся по лестнице и вошел в одну из комнат.

Тот, за кем он гнался и кого люто ненавидел, — теперь дряхлый старик, — сидел за простым сосновым столом, на котором горела жалкая свеча. При виде Хейлинга он вздрогнул и с трудом привстал.

— Что еще? — пробормотал старик. — Что нам нужно здесь?

— Сказать вам два слова, — ответил Хейлинг и, сев напротив старика, сбросил плащ и шляпу.

Старик откинулся на спинку кресла и, сжав руки, взирал на него с отвращением и ужасом.

— Шесть лет тому назад, — заговорил Хейлинг, — в этот самый день, я потребовал от вас жизни, которой вы должны были расплатиться за жизнь моего ребенка. У бездыханного тела вашей дочери я дал клятву жить ради мести. Первый акт возмездия вы хорошо помните; теперь — последний.

Старик содрогнулся, и руки его бессильно повисли.