Читаем Посмертные записки Пиквикского клуба полностью

В глухих закоулках Темпля разбросано множество темных и грязных конур, в двери и из дверей которых — во время судебных вакаций по утрам, а во время сессий также и по вечерам — течет почти непрерывный поток адвокатских клерков с зажатыми под мышкой или торчащими из карманов пачками бумаг. Существует несколько сортов адвокатских клерков. Есть клерк-учащийся, который платит за свое учение и готовится к адвокатской карьере; который имеет открытый счет у портного, получает приглашения на журфиксы, знаком с одним семейством на Гауэр-стрит, с другим на Тэвисток-сквер; который уезжает из города на время больших вакаций повидаться с отцом-коннозаводчиком; словом, является настоящим аристократом среди клерков. Есть клерк на жалованье, — приходящий или пансионер, как случится, — который тратит основную часть получаемых в неделю тридцати шиллингов на развлечения и украшение собственной персоны, ходит за половинную цену в театр Эдельфи по крайней мере три раза в неделю, с размахом кутит в сидровых погребках и представляет собой скверную карикатуру на моду, которая уже полгода как выдохлась. Есть клерк-писец, средних лет, с многочисленной семьей, всегда оборванный и часто пьяный. И есть конторские мальчики, впервые надевшие сюртук, питающие должное презрение к школьникам, покупающие в складчину копченую колбасу и портер и воображающие, что это и значит «жить». Есть и другие разновидности клерка, слишком многочисленные, чтобы их перечислять; но сколько бы их ни было, все они в строго установленные деловые часы мелькают, вбегая и выбегая, у вышеупомянутых дверей.

В этих мрачных углах помещаются официальные конторы представителей юридической профессии, где выдаются судебные приказы, подписываются приговоры, подшиваются исковые заявления, — в общем, приводится в действие хитроумная машина, придуманная для мучения и пыток подданных его величества и для удобства и выгоды служителей закона. Это, как правило, затхлые помещения с низкими потолками, заваленные свитками ветхих пергаментов, преющих здесь веками и источающих сладостное благоухание, к которому днем примешивается запах сухой гнили, а вечером — соединенные испарения мокрых плащей, влажных зонтиков и самых отвратительных сальных свечей.

Около половины восьмого вечера, дней через десять после возвращения мистера Пиквика и его друзей в Лондон, в одну из таких контор явился джентльмен, одетый в коричневый сюртук с медными пуговицами. Его панталоны были так туго натянуты штрипками на блюхеровские башмаки, что колени его ежеминутно грозили вырваться наружу. Он достал из кармана длинную и узкую полоску пергамента, на которую дежурный чиновник шлепнул черную, похожую на кляксу печать. Затем он вынул четыре листка бумаги, оказавшиеся печатными копиями первого документа с пробелами для имен, заполнил эти пробелы, спрятал все пять документов в карман и торопливо удалился.

Человек в коричневом сюртуке с загадочными документами в кармане был не кто иной, как наш старый знакомый мистер Джексон, из фирмы Додсона и Фогга. Вместо того чтобы возвратиться в контору, он направил свои стопы прямо к Сан-Корту, в гостиницу «Джордж и Ястреб» и спросил, здесь ли мистер Пиквик.

— Том, — крикнула буфетчица «Джорджа и Ястреба», — позовите слугу мистера Пиквика.

— Не беспокойтесь, — сказал мистер Джексон. — Я пришел по делу. Покажите мне только комнату мистера Пиквика.

— Ваша фамилия, сэр? — осведомился лакей.

— Джексон, — ответил клерк.

Слуга поднялся по лестнице, чтобы доложить о мистере Джексоне, но тот избавил его от этого труда, так как, следуя непосредственно за ним, вошел в комнату, прежде чем тот успел издать членораздельный звук.

В этот день у мистера Пиквика обедали трое его друзей; они сидели у камина и пили вино, когда появился мистер Джексон.

— Как поживаете, сэр? — спросил он, кивая мистеру Пиквику.

Мистер Пиквик поклонился, посмотрел на него с некоторым недоумением, ибо физиономия мистера Джексона не сохранилась в его памяти.

— Я от Додсона и Фогга, — объявил мистер Джексон.

— Обратитесь к моему поверенному, сэр, мистеру Перкеру в Грейз-Инне, — сказал мистер Пиквик. — Проводите этого джентльмена, — обратился он к слуге.

— Прошу прощенья, мистер Пиквик, — возразил Джексон, спокойно кладя шляпу на пол и доставая из кармана пергамент, — но, как вы знаете, мистер Пиквик, клерк или агент в таких случаях имеет право лично вручить... простая предосторожность, сэр, по всей законной форме. — Мистер Джексон оперся руками на стол и с вкрадчивой улыбкой огляделся вокруг. — Не будем препираться из-за пустяков! — продолжал он. — Кто из вас мистер Снодграсс, джентльмены?

При этом вопросе мистер Снодграсс вздрогнул так явственно, что иного ответа от него не потребовалось.

— А! Я так и думал! — сказал мистер Джексон еще любезнее прежнего. — Мне придется вас несколько побеспокоить, сэр.

— Меня! — воскликнул мистер Снодграсс.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее