Посмертный бенефис

— Босс приглашает тебя в гости. Давай швартоваться.

— Месье Лебеф, насколько мне известно?

— Да, месье..? — Мишель вопросительно смотрел на собеседника. Лет тридцать пять-сорок, высокий, спортивного сложения, не француз и, конечно, не испанец. Скорее, американец или немец.

— Называйте меня просто Кирк.

— Тогда я — просто Мишель.

— Ну и прекрасно. Что будете пить?

— Можно немного красного вина?

— Конечно. Только выбирайте сами. Вы француз. А мы, англосаксы, знаем толк только в крепких напитках. О Хорхе не беспокойтесь — он с девушками уже на вашем катере. А у нас с вами будет серьезный разговор.

Мишель насторожился. О чем можно говорить в два часа ночи, в ста милях от берега, с совершенно незнакомым, судя по всему, безумно богатым иностранцем?

— Расслабьтесь, Мишель. Условие только одно: при любом вашем решении все сказанное в этой каюте должно остаться между нами. Речь пойдет о вашем профессиональном мастерстве. Посмотрите на эти фотографии.

Работа. Деньги. Мишель в душе ликовал. При удачном раскладе можно будет выкупить закладную на дом. Может быть, и еще что-то останется.

— Вынужден вас разочаровать, Кирк. Два года назад суд лишил меня права оперировать. Я безработный.

— Если бы Вы догадывались, Мишель, меня интересует только ваше искусство. Надеюсь, вы не разучились оперировать?

— О нет, Кирк! Более того, я так истосковался по настоящей работе, что сейчас могу из крокодила сделать слона!

— Так взгляните на этого крокодила.

Мишель внимательно посмотрел на фото. Южнославянский тип лица, при этом кое-какие семитские, скорее всего еврейские, черты. Волевой подбородок, залысины на крутом лбу.

— Это лицо трудно изменить до неузнаваемости.

— Его нужно изменить до узнаваемости. Вот до этой.

Индоевропеец. Какая-то дикая помесь индуса и галла, индусского больше. Очень, очень сложно, но реально. Надо поторговаться.

Боюсь, Кирк, что это невозможно. Сегодня пластическая хирургия…

— Мишель! Я вас пригласил как профессионала, а не для торга.

— Можно. Но — очень дорого. И — палата, свет, наркоз, инструменты, ассистент. Затем — полтора-два месяца ухода. Потом — следы от швов. Их будет много. Не на лице, конечно, но останутся.

— Я слышал, что после ваших операций таких следов практически не остается.

— Я всегда делал из одного человека другого. Любого другого. И никогда — совсем другого, но очень определенного другого. Это сложно, Кирк, поверьте. Без всякой торговли.

— Верю. Назовите цифру.

— Учитывая все обстоятельства — секретность, незаконность, мой личный риск и так далее — полтора миллиона франков.

— Договорились. Вот закладная на ваш дом. Я ее выкупил вчера. Вот решение суда об отмене запрета на профессиональную деятельность. Вот чек на полмиллиона франков. Будем рассматривать это как аванс.

— О боже, Кирк…

— Теперь — детали. Вылетаете послезавтра в Лос-Анджелес. На ваше имя забронирован номер в отеле «Билтмор», Гранд-Авеню, Южный Лос-Анджелес. Там с вами свяжутся. И главное: остаетесь там до тех пор, пока не снимете швы. После этого — сразу! — пулей в аэропорт и летите с первым же рейсом куда угодно: в Каракас, в Рио, в Сан-Пауло, в Мехико — туда, где есть крупный аэропорт. И только оттуда возвращаетесь в Европу. Поверьте, все это — ради вашей же безопасности. Здесь с вами свяжется Хорхе. А теперь… может, еще вина?

— Да, с удовольствием. Кстати, как мне называть этого человека?

— Никак.

— Понял. Извините.

8 августа 1996 года. Калифорния, США

— Да, Гросс, встретили. — Божко бросил быстрый взгляд на дверь, из-за которой доносился блеющий тенорок, напевающий какую-то французскую песенку. — Переоборудует одну из спален в операционную. Где ты его нашел? У него же рожа настоящего марсельского шулера.

— Не напрягайся, Кирилл! — хохотнул Гроссмейстер. — Этот парень — на хорошем крючке. И вообще, раньше надо было осторожничать.

— Пока жив — не поздно. Ты бы лучше друзей подбирал себе поаккуратнее.

— Если бы он не был моим другом, вряд ли у нас появилась бы возможность беседовать по телефону, — проговорил Гроссмейстер ледяным голосом. — Увиделись бы только на суде. А вообще — совет дельный. Я подумаю, Кирилл. Обязательно. Знаешь, — заметил он после недолгой паузы, — а ведь «амиго» дважды спасал мне жизнь.

— Очень трогательно. — Божко нахмурился. — Поставь ему памятник, приходи гуда по воскресеньям и окропляй гранит скупой банкирской слезой. На моей родине принято еще и напиваться на могиле. Это я так, в порядке информации.

— На твоей родине много странных обычаев. Например, голосовать на президентских выборах за десантных генералов и теоретиков марксизма.

— В этом есть свой резон. Во всяком случае, бабы у нас в стране по два срока не правят, какими бы «железными» они ни были, — огрызнулся Божко. — Кстати, я отправил в Москву фотографию твоего «амиго» на фоне твоей пижонской яхты. Вдруг кто-то опознает?

— В России? Португальца? — изумленно спросил Гроссмейстер. — Это у тебя, Кирилл, предоперационный мандраж. Говорят, очень влияет на воображение. Надеюсь, после операции все образуется. Пока.

— Пока!