Посмотри мне в глаза!

Подозреваю, что когда я был маленьким, взрослые как раз в достаточной мере вызывали меня на разговор и стимулировали общаться, и это не позволяло мне свернуть с пути социализации. Так что я научился функционировать в обществе и вписываться в него. Взрослые лучше детей умели справляться с моими ограничениями по части общения. Взрослым удавалось ловить нить беседы, даже если я подавал реплики невпопад, и они чаще детей проявляли интерес к тому, что я говорил, какие бы странности я ни выдавал. Если бы меня не теребили и не вызывали на разговор образованные, неглупые и заинтересованные взрослые, я почти наверняка потонул бы в пучине аутизма и безвозвратно ушел в себя. Очень может быть, что я бы замолчал навек и вообще не смог общаться.

Даже в шестнадцать лет я мог бы с легкостью утратить все навыки общения и резко погрузиться в себя. Мысленно возвращаясь к тем годам, я понимаю, что пойди я по этому пути, мог бы забрести очень далеко – прийти к полному аутизму или, быть может, к той точке, где обитают саванты, способные мгновенно перемножать десятизначные числа. Ведь, в конце концов, я неплохо ладил с разными устройствами, которые придумывал, и они надо мной никогда не насмехались. Они обеспечивали меня головоломными загадками и задачками, но никогда не обижали. В тот год, когда я бросил школу, я, образно говоря, стоял на распутье двух дорог, и от меня требовалось сделать выбор, от которого зависела вся дальнейшая жизнь: что я потеряю, что приобрету.

От выбора в пользу аутизма и полного замыкания в себе меня спасла совокупность обстоятельств. Свою роль сыграл тот сумасшедший дом, который творился у нас в семье, и острая потребность удрать от родителей, найти работу и зажить самостоятельно, чтобы уцелеть и кормиться самому. Так что я выбрал одну из двух дорог и таким образом ушел из мира, населенного лишь механизмами, устройствами и приборами, спокойного и надежного мира приглушенного света и неярких цветов, из мира механического совершенства. Я двинулся навстречу беспокойному, яркому, шумному и непредсказуемому миру людей. Теперь, тридцать лет спустя, оценивая свой выбор, я думаю, что дети, которые точно так же стояли на распутье и выбрали другую дорогу, сейчас вряд ли способны общаться с окружающими и вписываться в общество. Скорее всего, они полностью замкнуты в себе и самостоятельно им не выжить.

Когда я думаю об этих детях, которые пошли по второму пути, то меня, взрослого аспергерианца, вполне успешно вписавшегося в общество, глубоко тревожит и озадачивает вот что. Я читал множество описаний аутизма и синдрома Аспергера. В большинстве своем они говорят об аутистах и аспергерианцах (людях вроде меня) как о тех, кто «не желает контактировать с окружающими» или «предпочитает играть один». Не берусь высказываться за других детей, но хочу со всей ответственностью четко выразить свои чувства: Я НИКОГДА НЕ ХОТЕЛ БЫТЬ ОДИН! Все эти детские психологи, которые заявляют: «Джон предпочитает играть один, сам с собой» катастрофически заблуждаются. Я играл один, сам с собой, потому что был отщепенцем, изгоем, потому что другие дети не принимали меня в игру, потому что я не умел с ними играть и общаться. Одиночество было следствием моих ограничений, и помнится мне как одно из горчайших и самых болезненных переживаний детства. Боль тогдашних неудач и отверженности не утихала, даже когда я стал совсем взрослым, и долго давала знать о себе – даже когда я уже разобрался, что такое синдром Аспергера.

В подростковом возрасте мне повезло набрести на мир рок-музыки. Я вписался в круг рокеров, звукооператоров, мастеров по спецэффектам. Те, кто работает в этой области, постоянно имеют дело с отщепенцами, эксцентриками и чудаками. Я был умен, талантлив, изобретателен, так что для людей этого круга я годился таким, как есть.

В некоторых отношениях я совершил большую ошибку, покинув этот музыкальный мир, потому что именно там меня принимали, там я ощущал себя нужным человеком, а впоследствии, в корпоративном мире, мне этого ощущения остро недоставало. Но я не мог себе позволить и дальше работать в области рок-музыки, трудясь над электронными устройствами, – мне надо было как-то кормиться, а у рокеров заработки были нерегулярные. Поэтому пришлось искать постоянную работу.

В корпоративном мире я начал карьеру инженера с годовым заработком в 25 тысяч долларов. В 1970-е это были вполне приличные деньги. Я поднимался по карьерной лестнице, и заработки мои росли. Инженер управленческого аппарата, управляющий по разработкам опытного образца, заместитель директора отдела проектирования, директор инженерного отдела и, наконец, главный управляющий по энергосистемам. За десять лет заработок мой возрос до 100 тысяч долларов в год. Мне завидовали все, кто был ниже меня по должности. Но я попался в коварную ловушку.