Посмотри мне в глаза!

Мы привезли Медведика домой. В качестве кроватки я приготовил корзинку, в ней же его и везли из больницы. Медвежонок сама запеленала и пристегнула младенца, потом села в кресло на колесах, поставила корзинку себе на колени, и ее покатили по парковке к нашей машине. Уже на выходе я понял, что за 4000 долларов, которые с нас взяли в больнице, мы получили не очень-то много. Нам не дали никакого приданого – ни игрушек, ни одежды. Только младенца.

До сих пор не понимаю, почему медицинский персонал настаивал, чтобы Медвежонка везли из палаты к машине в инвалидном кресле. В конце концов, в больницу она вошла на своих двоих и при этом вдобавок разговаривала. Сейчас она чувствовала себя неплохо, схваток у нее уже не было, да весила на двадцать фунтов меньше. Но они настаивали на бережном обращении, и я вспомнил, что автомобили на ремонт приезжают своим ходом, а обратно их везут на прицепе.

Медведик был такой крошечный, что, даже когда он растягивался во всю длину, он был не длиннее моего локтя. Доставив его домой, мы выстелили тканью маленькую корзину и устроили его как в гнезде. Но за несколько недель маленькая корзинка стала ему тесна. Медведика переселили в корзину побольше, где он и прожил почти весь первый год жизни.

Когда ему исполнилось три дня, я взял его с собой на работу и показал всем сотрудникам, а потом еще прогулялся по округе – показал соседям. Все хвалили Медведика и восхищались им. Медведик ничего не говорил, но я уверен, что впечатлений у него было море и он все запоминал.

Мы носили Медведика с собой повсюду, потому что считали – чем больше времени он проводит среди людей, тем легче впишется в общество и научиться со всеми ладить. В те времена я еще не знал, что такое синдром Аспергера, но хорошо помнил, как мне тяжело давалась социализация, и хотел, чтобы у Медведика все сложилось лучше и легче. Я долго размышлял, как этого добиться, и, среди прочего, решил, что ему нужно видеть как можно больше разных интересных людей. Когда он был маленьким, носить его с собой повсюду было легко, и он все и всех рассматривал очень внимательно. Я обычно носил Медведика на груди, под курткой, и он смотрел наружу. Молнию я расстегивал только наполовину, так, чтобы Медведик был надежно подстрахован и не выпал. Ручки он высовывал. Для надежности я всегда затягивал кулиску внизу куртки, чтобы Медведик не выпал через низ. Многие окружающие провожали нас удивленными взглядами, но обычно ничего не говорили.

– Это Медведик, – представлял его я, показывая на расстегнутую куртку, из которой он спокойно озирал мир. Я очень им гордился и хотел, чтобы он поскорее подрос и научился всяким штукам. Я мечтал о том, что настанет время, и Медведика можно будет приспособить к делу, – например, пусть стрижет газон или моет машину. Увы, этот светлый день так и не наступил. Вырасти-то Медведик вырос, никуда не делся, но вот заставить его делать что-нибудь полезное оказалось очень трудно, да что уж там, невозможно. Но я забегаю вперед.

Когда Медведик был маленьким, я старался познакомить его с разными взрослыми занятиями. Если я чинил машину, то брал Медведика с собой, устраивал в тени, под капотом. Во младенчестве он был неразговорчив, поэтому не знаю, какие у него накопились впечатления.

Поначалу Медведик был не очень занимателен, потому что ничего особенного не делал, но потом он начал вопить. Я вынимал его из корзинки и клал себе на грудь, где он и засыпал. Я вычитал, что младенцев успокаивает биение родительского сердца. Если Медведик вопил громче, я прижимал его к себе.

У меня был для Медведика особая мантра, такое заклинание, которое я снова и снова повторял нараспев:

– О-о-очень споко-о-ойная и умиротворе-е-е-енная зверю-ю-ю-юшка. – И так много-много раз на всякие лады, растягивая то одно слово, то другое.

Обычно, если я прижимал его к себе и произносил заклинание много-много раз, Медведика удавалось убаюкать, он прекращал брыкаться и засыпал.

Мне нравилось, когда он спал у меня на груди, если только он не писался, не пускал слюни и не отрыгивал. Но я всегда тревожился, как бы мне его не придавить, если я повернусь во сне. Думаю, у родителей срабатывает какой-то инстинкт – ничего страшного не случилось.

Когда Медведик подрос, он начал ползать. Большая корзина для белья снова пригодилась – мы соорудили из нее манеж. Но Медведик рос так быстро, что в скором времени уже запросто перебирался через край корзины. Тогда мы приобрели детскую кроватку.

Потом Медведик заговорил. Бывало, подойдет ко мне и твердит: «На ручки! Прыг! Прыг!», пока не добьется внимания. Чтобы я уж точно понял, он еще и руки вверх тянул. Я поднимал его и подбрасывал в воздух, потому что требовал он именно этого. Медведику «прыг-прыг» не приедался. Он не боялся и был твердо уверен, что всегда его поймаю. Я бы на его месте никогда не согласился на такой «прыг-прыг на ручках» – испугался бы, что меня уронят и я шлепнусь на пол с высоты.

Понемногу мы начали вместе читать книжки. Медведику очень полюбились книжки доктора Сьюза.[15]