– Ладно-ладно, успокойся, малыш, всё будет о’кеу!
Что у этих людей за манера фамильярничать… А люди ли они вообще?
Встреча была назначена на двенадцать – в первом банке, на улице Марата. Вчера вечером я сказал Даше, что у меня в двенадцать встреча и она должна мне позвонить ровно в двенадцать. Что я хочу услышать ее голос – ровно в двенадцать.
С моей стороны это не разумная предосторожность, а просто глупость. Я понимал – если что-то пойдет не так, Даша меня не спасет. Но мне действительно было бы приятно услышать ее голос, как будто глотнуть воды рядом с наглым жуком Мишей-адъютантом и душным жуком Мишастиком-экспертом.
Меня немного смущало, что придется брать с собой чемодан с книгами, но другого варианта не было – они мне деньги, я им книги. Мы кладем по двести тысяч в банковскую ячейку, я получаю ключ. Они должны при этом сразу же получить часть книг взамен своих денег. И так в каждом банке я буду передавать Мише и Мишастику часть книг – по одному из пяти списков. Списки книг мы с Мишастиком-экспертом составили заранее, но книги были неравноценны. Поэтому каждый список не был по стоимости равен пятой части миллиона. Меня волновало, что Мишастик включил самые ценные издания в первый список – в него входили «Тэ ли лэ» и «Le Futur». Как будто они хотят меня кинуть. Какая же это внутренняя душевная подлость – ведут себя так, словно миллион для них мелочь, ничто, но сами при этом полностью подстраховались!
Я переложил книги из чемодана в синюю спортивную сумку, с которой Полина ходила в jym, лег на диван, закрыл глаза и стал ждать звонка. В 11:20 позвонил таксист – от Верейской до улицы Марата ехать минут десять, но я специально заказал такси пораньше. Таксист сказал, что ждет меня на углу Загородного и Верейской.
Но уже на лестнице, спустившись на один этаж, я почувствовал – что-то не так. Я вернулся домой. В прихожей посмотрел в зеркало. Так мама меня приучила: если возвращаешься, нужно посмотреть в зеркало, иначе пути не будет.
Я понял, что не так, что именно помешало мне уйти.
В этой синей спортивной сумке мои любимые книги словно потеряли всё свое волшебство, из произведений загадочных кумиров превратились в серые невидные брошюрки… Книги должны были лежать в чемодане
, в том самом чемодане, где они пролежали много лет. Перед тем как навсегда перейти в руки олигарха, они должны быть дома… Я тут же загадал – если я возьму с собой книги в чемодане, всё будет в порядке… Я редко загадываю что-то, но эта моя мистическая связь с предметами и явлениями никогда меня не обманывает.– Это единственное, что я могу для вас сделать, дорогие мои, перед тем как вы пропадете у олигарха навсегда, – вслух произнес я и начал перекладывать мои книги из сумки в старый чемодан.
Чемодан мой, кожаный, облицованный знаменитыми железными углами. Я специально узнавал – в начале века не использовались болтовые соединения, а только гвоздевые или заклепочные. От этого при случайном ударе об угол чемодана получался обтекающий удар, было не больно – тогда думали о людях…
Так, Крученых – в чемодан, Маяковский – в чемодан, Малевич, Кандинский – давайте-ка в чемодан, детки мои…
Это был эстетский жест… ну да, ну пусть, я и есть эстет, такой же, как были они. Милые мои, любимые…
Я спустился по лестнице с чемоданом в руке.
А через несколько минут я без чемодана поднялся наверх. Открыл дверь, посмотрел на себя в зеркало в прихожей и сказал: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день». Ну, и что бы это значило? Я имею в виду эту странную фразу.
Ответил на звонок таксиста, отменил вызов, извинился. Сказал, пусть поднимется в квартиру, если ему не лень, я оплачу вызов.
Лег на диван лицом к стене. Никакой опустошенности я не чувствовал, ничего я не чувствовал, кроме желания уснуть.
Меня разбудила Даша – она позвонила ровно в двенадцать, как я просил.
– Что случилось, почему у тебя такой голос, мне приехать, ты где, не вешай трубку, ты дома, я сейчас приеду, может быть, лекарства, лежи, не вставай… и так далее.
Я нажал на красную кнопку, а затем вообще отключил телефон.
Ну, не знаю… что уж так расстраиваться? У меня тоже недавно вытащили из машины сумку, прямо на светофоре, когда я смотрела в зеркало заднего вида, красила губы. Но я же не расстраивалась так ужасно, как Макс… А в сумке, между прочим, была почти новая пудра, не говоря уж о правах и паспорте… Паспорт и права мне потом вернули, а пудру нет.
Я никогда не видела Макса – таким. Таким безжизненным, безучастным… Он даже шутить не мог и говорил не как всегда, а медленно выдавливал из себя слова, как будто он мясорубка и едва работает, нужно покупать электрическую.