Посмотри, отвернись, посмотри

Как по мне, младший папин брат не такой уж и дурак. Идея просто отвал башки! Даже жалко, что моя сестра уже взрослая. Хотела бы я подсыпать ей доширак и поглядеть, что получится!

Хотя вообще-то Вика хорошая. Только много нудит. «Не делай то, не делай это!» Зато она ни разу в жизни меня не отлупила. Из школы к нам трижды присылали каких-то теток, которые расспрашивали, откуда у меня синяки. Мы с мамой отболтались: соврали, что я постоянно играю на детской площадке и падаю. Если бы кто-то узнал, что синяки мне наставил папа, меня бы забрали и отдали в детский дом. Там дети спят на полу, а воспитательницы ходят по ним ногами в ботинках, а еще плюют на них сверху и бреют детям головы налысо. А вокруг крысы, и они вырывают еду прямо у детей изо рта. Многих там просто загрызли. Детские косточки воспиталки выбрасывают на помойку, чтобы никто не узнал.

Так говорит мама.

Я очень боюсь, что меня сожрут крысы. Поэтому, когда тетки расспрашивают, что происходит у нас дома, вру напропалую. Лишь бы не косточки на помойку! Лишь бы не обрили!

Мне десять. Мама больше не ходит на работу. В школе наша семья считается неблагополучной. Вика год назад свалила из дома со скандалом и с тех пор у нас не показывается. Во время их последнего разговора папаша орал, что ноги ее здесь не будет, тварь неблагодарная, сучье племя, а Вика орала, что из него отец, как из говна пулемет, что он спаивает маму и что от нас клопы к соседям лезут.

До этого момента соседи просто грели уши. Но когда услышали про клопов, то и сами повылезали на лестничную клетку. Тут-то и началась настоящая веселуха! А Вика потихоньку улизнула.

Я видела ее в глазок. Она мчалась вниз, и волосы у нее торчали дыбом, как шерсть у разъяренной кошки.

Вика знать не знала, что я у Карамазова, а я не решилась ее окликнуть.

У нас с ним было заведено так: говорю родакам, что иду гулять, а сама спускаюсь в его квартирку. Если в дверь кто-то звонил, я сигала за диван и сидела там тихо-тихо, как мышка. Так велел Карамазов. «Никто не должен видеть, что ты у меня. Это может повлечь нежелательные слухи. Твою жизнь они, скорее всего, осложнят, но мое существование сделают и вовсе невыносимым, а мне бы этого очень не хотелось». Я, как обычно, ничего не поняла из его выступления, только фыркнула:

– Типа, сейчас у меня жизнь простая?

Карамазов в ответ промолчал.

Соседи наверху орали про клоповник, мать ныла, папаша кричал, что найдет на всех управу, – короче, все шло как обычно. Потом хлопнула дверь, и возмущенные соседи стали расходиться. Две соседки с третьего этажа зацепились языками перед карамазовской дверью. Она-то у него – смех один: фанерка хлипкая. Все прекрасно слышно.

– Алкаш бесстыжий!.. Главное, наглый-то какой! Тьфу, так и плюнула бы в глаза.

– С ним давно все ясно… От Юльки вот не ожидали такого…

– …Прикипела она к нему… – Шушуканье. – …Десять абортов…

– А этот-то! Расселся в ее квартире, подмял бабу…

– Знаешь, подмять не каждую можно. Эта ни детей, ни себя не жалеет. Шалашовка, одно слово…

– Я-то ее помню! Какая девушка была, ух! Мать ее в Москву провожала, уж так гордилась, аж светилась вся, бедная. Кто ж знал, что оно вон чем обернется…

– А девка-то, ты видала? Как зверек! На еду так и набрасывается. Я уж привыкла ей выносить. Как кошку подзаборную кормишь, ей-богу.

– Ох, Соня, помяни мое слово: хлебнем мы с ними горя… И девка нам еще даст жару.

О ком они, интересно?

Вообще-то это меня часто угощают соседки, особенно толстая потливая тетя Соня. Но, во-первых, я ни на какую еду не набрасываюсь. Просто быстренько все съедаю, чтобы не опоздать в школу. Утром жрать очень хочется! Дома меня давно не кормят, потому что существуют школьные завтраки. Но пока до того завтрака дотянешь…

А во-вторых, тетя Соня делится со мной, потому что для нее самой еды очень много. Она так и говорит: «У меня от блинов, Санечка, печенка болит. Помоги мне, доешь! Не поднимается рука выбрасывать свежее». Я каждый раз думаю: во дура-то! Раз болит, так зачем ты их печешь, да еще и с начинкой?

3

К моим тринадцати годам у родителей появился постоянный заработок. Папа вставил себе новые зубы. Маме купили шубу. Правда, шуба через неделю исчезла, но, как говорит папа, мех убитых животных на себе носить безнравственно. Я спросила, какого ж рожна он всю зиму таскает шапку из чернобурки, и мне досталась оплеуха.

Сама виновата: нечего было лезть под руку. Его уже и так мать довела: нудела и нудела, что он продал ее шубу на барахолке, чтобы купить себе наушники. «Дура! Я не могу существовать вне музыки, неужели до тебя не доходит!»

В том году у нас в доме стали появляться новые люди. Прежде я их никогда не видела. Они просачивались сквозь стены, возникали незаметно за спиной. О чем-то тихо разговаривали с отцом. И исчезали.

В нашей квартире завелась дверь, которую запирают на ключ. Вот неожиданность! И это в доме без косяков. Зачем папа запирает кладовку, я не расспрашивала. Нутром чуяла, что не стоит в это лезть.

Папа стал реже распускать кулаки. И вообще как-то изменился к лучшему. Он все чаще болтал со мной, смеялся и шутил.