Посмотри, отвернись, посмотри

– Ты будешь ей читать, – с мечтательной улыбкой сказала сестра. – А я – петь колыбельные.

– Да уж, мне-то петь точно не стоит, – отозвалась я, и мы рассмеялись.

Мы много смеялись той весной. И в июне. И в июле. Даже когда Вику с утра до вечера тошнило и она жила на малосольных огурцах и ржаных сухариках, мы все еще смеялись. Даже когда ноги у нее распухали и превращались в слоновьи. Даже когда ее однажды чуть не сбила машина по дороге в консультацию. «Прикинь, Санька, он поворачивает, а поперек всей дороги – Я! Куда ему деваться, бедному!» Мы были такими легкомысленными, как будто знали, что нам предстоит, и пытались вдоволь нахохотаться напоследок.

Но мы не знали.

Олег строго наказал, чтобы при начале схваток мы звонили только ему. «Я тебя отвезу и буду ждать в роддоме, поняла? Не хочу, чтобы ты ехала с незнакомыми». «А если ты будешь работать и не сможешь отпроситься?» – спрашивала Вика, заглядывая ему в глаза. «Я всех предупредил, – неизменно отвечал Олег. – Меня отпустят. В больнице обязательно должны меня увидеть. Это ведь я заключал с ними договор».

Роды сестры я ждала как беду. Сегодня мы еще хохочем – а завтра уже появится младенец, и все наше веселье накроется медным тазом. Вернее, люлькой. Олег сказал, что заранее покупать вещички для ребенка – плохая примета. Он обо всем договорился с друзьями: пока Вика будет в роддоме, нам привезут и колыбельку, и коляску. Все немного подержанное, но чистое и годное.

Меня терзали дурные предчувствия. А вдруг Вика умрет? А если родится инвалид?

Какая-то часть меня непрерывно билась в истерике.

Но ей противостояла другая, со своим собственным голосом, напоминавшим рассудительное бормотание Карамазова. «Не умрет, – терпеливо возражала она. – И ребенок родится здоровенький. А если больной, так вылечим».

Меня болтало между этими двумя состояниями, как пустую пластиковую бутылку в багажнике. Одну минуту я была полна благодушного спокойствия, и вот уже лезла на стену от бессилия и невозможности что-то изменить.

Может быть, поэтому я и прошляпила настоящую беду.

Вика начала рожать девятого августа, рано утром. По нашим прикидкам, ей оставалось ходить еще не меньше двух недель. Как и договаривались, я позвонила Олегу. Он примчался – заспанный, с перекошенным от волнения лицом, – и свел по лестнице Вику, придерживая ее под локоть. Я тащилась за ними с Викиной сумкой. Сестра охала, когда схватки становились особенно сильными, и кряхтела, как старуха.

В этот час было тихо-тихо. В рябине суетились какие-то птицы. Они срывали оранжевые ягоды и бросали на асфальт. Помню, что о птицах я думала больше, чем о Вике. Зачем они срывают незрелые ягоды? Почему не едят, а мусорят?

Олег даже не обернулся ко мне. Вика чмокнула в лоб и озабоченно сказала:

– В холодильнике кефир мог испортиться. Давно стоит.

– Вылью, – пообещала я.

– И мыло!.. – Она уже сидела в машине, но высунула голову в окно. – Сашка, мыло-то заканчивается! Не купила!

– Куплю! Или украду! – зачем-то добавила я.

Вика засмеялась этой дурацкой шутке, и они укатили.

Я до сих пор вижу ее такой – толстой, одутловатой, смеющейся. На ней клетчатое платье, как будто сшитое из скатерти, и мягкие старушечьи тапки – единственная обувь, которая налезала на ее распухшие ноги. Она ужасно подурнела за время беременности, моя Вика. Но ее синие глаза сияют, и она смотрит на меня с такой любовью, что у меня дыхание перехватывает от счастья и волнения за нее.

В следующий раз я увидела Вику уже в морге.

Она не была похожа ни на спящую, ни на мертвую. Как бы объяснить… Словно кто-то задумал выполнить копию моей прекрасной сестры и сделал ее из резины, черного парика и наполнителя. Но это была плохая копия. Совсем неудавшаяся. Моя сестра выглядела в тысячу раз лучше. Может быть, они взяли некачественные материалы…

Кажется, я что-то не то говорю.

В те дни я часто спохватывалась, что говорю что-то не то.

Почти постоянно.

Что бы я ни произнесла, все звучало странно. Я покупала хлеб, разговаривала с соседями, принимала их соболезнования, спрашивала у хозяйки, можно ли отсрочить арендную плату, – и все это было кромешной нелепостью. Единственное, что я должна была твердить всему миру: «Моя сестра и ее ребенок погибли. Вики больше нет».

На похороны приезжали родители. Отец пытался меня обнять. Я отстранилась и взглянула на него с таким удивлением, что он скривился и отошел. Мать, кажется, вовсе не узнала меня.

Но Вику похоронили очень нескоро. Сначала было расследование.

Олег рассказал в полиции, что произошло.

По дороге в роддом Вика внезапно объявила, что не будет рожать в больнице. «У нее давно мелькали такие бредни. Обычно я от них отмахивался. Но она раскричалась. Потребовала, чтобы я отвез ее на берег реки».

Вика решила, что ребенок должен появиться на свет в воде. Прежде она не раз заговаривала об этом с Олегом. Он показал ее сообщения в ватсапе, из которых становилось ясно, что постепенно эта мысль превратилась в навязчивую идею.

А Вика была очень упрямой.