Посмотри в глаза чудовищ

– А в английских фильмах немцы, наоборот, очень умные, – сказал Флеминг. – И что из этого следует?

– Следует то, что вам надлежит сидеть тихо, но не позволять себя убить. Вы еще понадобитесь человечеству.

– Я уже замечал, что вы изумительно уходите от ответов.

– Да? Странно… Господи, Ян, мы в окружении, а в окружении есть лишь две тактики: не обнаруживать себя до последнего или появляться ниоткуда. Но второе требует специфического опыта. У меня он есть.

– Слушайте, Бонд… Допустим, мы будем сидеть очень тихо… и все-таки нас здесь нащупают. Должны нащупать. И мы будем держаться… сколько? Допустим, у врага не будет новых сюрпризов для нас… – он кивнул на дверь, в которую въехал маленький поезд. – Но патроны имеют свойство рано или поздно кончаться…

Я помолчал. Флеминг был прав.

– Я не могу отдать вам прямой приказ, Ян. Судя по всему, эти штуки, – я показал на уложенные в гнезда металлические чушки, – и есть то самое сверхоружие. Атомные бомбы, может быть.

– Значит, штурм будет жесточайшим… Что мне с ними делать? Есть ли способ их… испортить? Взорвать?

– Не знаю, Ян. Но постараюсь узнать. Остальное – на ваше усмотрение.

– Бонд! Вы не должны… в такой ответственный момент…

– При возвращении я постучу вот так, – я показал: тук, тук, тук-тук.

Нас вывезло в длинный низкий ангар, где в два ряда, носами навстречу друг другу, стояли небольшие безмоторные самолеты странной формы. На спине каждого, ближе к хвосту, лежали толстые трубы.

– Мать моя женщина… – тихо сказал Филя. – Так это же «фау-1». Мы их в Пенемюнде сотни две целыми взяли.

– Которыми Лондон обстреливали? – решил уточнить я.

– Так точно.

Я внезапно понял, что мы говорим по-русски. Пока ехали, Филя отчитывался о своем боевом пути в стиле американской казармы, а тут – на тебе…

– Конь в пальто скачет, – объявил Филя.

Между самолетами неслось нечто в комбинезоне и с черным от машинной грязи лицом.

– Я приказал что? Я приказал прибыть Первому и Второму, гром, молния и четыре свиньи вам в жопу! Вы кто такие?

Я поднялся с сиденья и одним движением плеча скинул плащ.

Явление генеральского мундира по эффекту могло быть сравнимо разве что с ударом конского копыта в лоб. Существо в комбинезоне повисло в воздухе, хватаясь не то за кобуру, не то за сердце.

– Болван, – сказал я. – Нет, вы хуже болвана: вы паникер. Вы намеревались израсходовать оружие возмездия на отражение мелкой неприятельской атаки. Расстрелять, – кивнул я Филе.

Как-то очень внезапно мы оказались в молчаливом полукольце людей в таких же грязных комбинезонах и с понурыми физиономиями давно и безнадежно бастующих английских шахтеров.

– Я… исполнял приказание… – выдавил из себя приговоренный.

– Нюрнбергский трибунал признал, что исполнение преступного приказа не является смягчающим обстоятельством для подчиненного, – сказал я. – Всем разойтись по местам. Унтершарфюрер, исполняйте.

Филя взял приговоренного за шиворот и вынул из его кобуры «вальтер».

Тут под потолком захрипел динамик, и до боли знакомый пронзительный голос завопил:

– Веркау, что вы там копаетесь? Эскадра уже миновала второй пост!

– Разрешите связаться с начальством, бригадефюрер? – Чумазый Веркау почуял возможность избежать расстрела за преступление, которого не совершал. – Это директор! Это он приказал! Он меня и после смерти…

– Солдаты! – вскричал я. – В то время как ваши братья в горах Тироля ведут неравную борьбу с жидо-большевистскими полчищами и примкнувшими к ним финансовыми олигархиями, вы, окопавшись в безопасной и уютной Антарктиде, ковали оружие возмездия! И вот в решающий час, когда осталось всего лишь нанести последний решающий удар по врагу, поразив его в самое его ядовитое сердце, паникеры в штабе, пользуясь болезнью фюрера, готовы пожертвовать всем ради спасения своих жалких потрохов, за которые в базарный день последний нищий не даст и двух пфеннигов! Это измена! Но мы знаем, как следует поступать с изменниками! Они будут повешены на собственных кишках, а вокруг будут летать окровавленные чайки и кричать: «Смерть предателям! Смерть негодяям!»

Боже, подумал я, а ведь когда-то я был поэт…

Окровавленные чайки… надо же…

– Веркау, – сказал я очень тихо. – У вас есть последняя возможность искупить вину перед отечеством. Унтершарфюрер, верните ему оружие.

– Что происходит, Веркау?! – завизжал из-под потолка Зеботтендорф, но Филя поднял ствол «шмайссера» и разнес динамик в мелкую пыль. Грохот очереди всех вдохновил.

…Мы неслись по коридорам, обрастая новыми вооруженными людьми. Воодушевленный Веркау, у которого даже из-под толстого слоя солидола на лице проступал нездоровый лиловый румянец, бежал впереди. Я незаметно замедлял шаг, позволяя обгонять себя, покуда мы с Филей не оказались в арьергарде.

– Налево, – сквозь зубы сказал я ему.

Неосвещенная штольня уходила слегка вниз. Шагах в тридцати от входа она была перегорожена легким щитом с калиткой. Я отворил ее потихоньку, и мы вошли в темное холодное пространство.

Лучи фонарей уперлись в матовую черную стену.

Наверное, так крот воспринимает штык лопаты, вонзившейся в почву и перегородивший спасительный туннель.