«Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Действительно, эталон “сельского учителя”, с его жертвенным самоотречением ради служения демократическим идеалам и народу, определявшим его нраственный кодекс, стал достоянием истории, когда интеллигенции была навязана роль “прослойки”, обслуживающей идеологию. И хотя описанный разговор происходил во времена начавшегося противостояния этой идеологии, извращенное понятие “русский интеллигент” продолжало оставаться всего лишь знаком профессиональной принадлежности. Потому Н. Я. и настаивала на том, что интеллигентность, в которой она отнюдь не отказывала присутствующим и их кандидатурам, и классический “русский интеллигент” – явления несопоставимых ценностных уровней. Блестящие умы и специалисты – да, таланты – да, но все с детства соприкасались так или иначе с советской действительностью и все оказывались фатально замкнутыми в кругу своих творческих или научных интересов. Так распорядилась история страны.

Между прочим, “советскость” Н. Я. замечала и в приемах диссидентов, хотя в целом диссидентскому движению сочувствовала, собирала деньги, а некоторым его представителям, например, Вере Лашковой, очень симпатизировала.

По моим впечатлениям, отношения Н. Я. с новыми людьми складывались довольно часто в “игровом режиме”, что определяло их ненадежность. Неудивительно, что они могли быстро изнашиваться, исчерпываться. Н. Я., как я замечала, могла ради какой-то даже благой цели распорядиться любым, как это было хотя бы со мной, или вообще прекратить знакомство по самому неожиданному поводу. А то и просто устав от кого-то, заскучав с кем-то. Я стала замечать, что на ее кухне происходит постоянная “текучка” персонажей. Одни появляются, другие исчезают.

Так было у Н. Я. с В. Т. Шаламовым, который, по ее инициативе познакомившись с ней, одно время, как я знала, довольно часто у нее бывал. Я как-то его у нее застала и почувствовала, что он недоволен вторжением “посторонней”: их общение было очень доверительным. Человека с такой биографией она не могла не уважать. Но довольно скоро они в пух и прах рассорились из-за А. И. Солженицына, к успеху которого, как сказала Н. Я., Шаламов “ревновал”, считая его славу якобы незаслуженной. Н. Я., очень высоко ценившая автора “Одного дня Ивана Денисовича” и “Архипелага ГУЛАГа”, вступила в споры, и отношения были прерваны. При этом она жалобно приговаривала: “За что Шаламов отлучил меня от ложа и стола?”

Поистине скандальным стал разрыв Н. Я. с Н. И. Харджиевым, получив довольно широкий резонанс в окололитературных кругах. Как я уже писала, я говорила на эту тему с Н. Я. и хочу кое-что из известного мне добавить к сказанному ранее.

Меня больше всего огорчало различие между заявленными доверием и согласием в адрес Харджиева в “Воспоминаниях” с гневными инвективами во “Второй книге”. Я считала, что это не может не производить на всех неприятное впечатление. Ее это “соображение” совершенно не трогало.

Зная, как охотно интеллигентская элита использует любой повод, чтобы осудить и неприязненно посудачить, что и произошло после появления “Второй книги”, читая ее еще в процессе написания, я наивно пыталась убедить Н. Я., что не стоит выносить на люди происшедшие перемены в их отношениях. Но куда там! Она закусила удила и на все мои увещевания твердила: “так надо” или “пусть знают”.

Всё же из этих разговоров я поняла, что их расхождения начались прежде всего на почве текстологической работы над непубликовавшимися стихами Мандельштама, готовившимися к долгожданной публикации в “Совписе”. Она уверяла, что Харджиев в ряде случаев настаивал на публикации автографов, “находившихся в его распоряжении”, не считаясь с ее возражениями, основанными на ее неоспоримом знании окончательных вариантов. По ее убеждению, его больше всего занимало самоутверждение в качестве главного арбитра, как это ему действительно было свойственно, нежели принятие правильного решения. Разумеется, я ни в какой мере не берусь судить, кто прав, а кто виноват в сложных текстологических спорах. Однако репутация Харджиева как маниакально ревнивого “собственника” поистине несметных архивных материалов и вообще крайне амбициозного человека мне, как и многим, была давно известна.

Во всяком случае, расхождения были принципиальными. Это был конфликт “свидетельницы поэзии”, обладавшей, кстати, очень “натренированной” памятью, не говоря уж о слухе, на стихи Мандельштама, всего лишь со “знатоком” поэзии, пусть и авторитетным.

Думаю, что была еще одна – “тайная” – причина их ссоры: Харджиев всегда прочил в первые русские поэты XX века Маяковского, за что Н. Я., возможно, “имела на него зуб”.

Откровенно говоря, ее обида в данном случае мне понятна, хотя признаю, что вопрос о первом поэте – дело вкуса и потому неразрешим.