«Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Он вспомнил, как однажды попросил ее прочесть стихи Мандельштама, воспроизведя его манеру чтения. С. С. надеялся услышать, что манера чтения у Мандельштама была связана с музыкальной сущностью его поэзии. Н. Я. согласилась, глубоко сосредоточилась, напряглась, а потом, немного помолчав, сказала: “Не могу, Ося не велит”.

Никогда не забуду тихих вечеров в полуосвещенной комнате с горящей лампадой у образа Спасителя, когда она вдруг замолкала, будто ее мысли были где-то далеко-далеко…

В последние годы жизни Н. Я. всё чаще начинала разговор своим любимым “когда встретимся с Оськой…”. Далее иногда могло последовать что-нибудь в свойственной ей “сниженной” лексике. Мне она, например, как-то заявила, едва я вошла: “Когда встречусь с Оськой, дам ему в морду”. “За что?” – возопила я. “За Сталина”. Имелись в виду стихи, обращенные к Еликониде Яхонтовой, ярой сталинистке, найденные Викой Швейцер в архиве. Об этом узнала накануне. Сердита была очень, как на живого.

Можно было услышать и такое: “Лелька, как вы думаете, мы увидимся с Оськой?” Ответа она и не ждала, зная, что никто на земле его не знает и что на встречу можно только уповать с верой, надеждой и любовью.

Вспоминая об этих интимных переживаниях Н. Я., я считаю необходимым заверить, что они не имели никакого отношения ни к суеверию, ни к какому-нибудь оккультному вызыванию “загробных” теней. Она твердо придерживалась ортодоксально-христианской веры в бессмертие души и не боялась смерти, а довольно нетерпеливо ее ожидала. “Что-то я зажилась”, – часто приговаривала Н. Я. Но, как и любой смертный, не могла не думать о том, что же будет “там”?

В этой связи мне невольно вспомнилось, как я, заметив в разговорах об Ахматовой какие-то новые интонации, захотела узнать в чем дело. Разъяснение было более чем неожиданным. Полушутя-полусерьезно Н. Я проворчала, что Ахматова-де признавала ее права только “земной” жены Мандельштама, но “там” якобы, она полагала – всё будет по-другому, и “поэты будут принадлежать поэтам”. И вот ее точная фраза: “Она думала, что «там» она будет его женой”. Несмотря на явную, как мне показалось, нелепость этих слов, “ревность” Н. Я. была вполне серьезна, как будто речь шла о реальных сердечных правах[637].

Позднее, когда мне стало известно, что Ахматова не стала читать ее “Воспоминания” (правда, не от самой Анны Андреевны, с которой я не была знакома), я поняла, что Н. Я. была очень больно этим задета. Ведь Ахматова была для нее вторым после Мандельштама близким человеком. Может быть, Ахматова сочла, что “Наденька”, взявшись за “писательство”, вышла из роли любимейшей из жен, которую она ей предназначила в своих воспоминаниях о Мандельштаме, и не хотела признать ее в новом амплуа знаменитой писательницы?

Думаю, надежда на “встречу” стала для Н. Я. живым источником ее не головной, а сердечной веры. Она была крещена при рождении, но только к старости стала “практикующей” христианкой. Ее духовником стал тогда еще молодой о. Александр Мень. Я видела их вместе только один раз, просто в “гостях”, когда он пришел с Симой Маркишем. Помню только, что вечер был очень оживленный и вполне светский: блещущая остроумием увлекательная беседа о том о сем.

Когда стала распространяться молва о “смелом” батюшке о. Дмитрии Дудко, Н. Я. захотела с ним познакомиться, и он у нее бывал. Дважды я привозила его к ней по ее просьбе причащаться, а один раз – на заочное отпевание ее любимой подруги Василисы Шкловской. Н. Я. очень беспокоилась за о. Дмитрия, интересовалась его обстоятельствами, а когда на него начались гонения, попросила меня отвезти ему деньги и подарки.

Недолгая, но горячая дружба у Н. Я. завязалась с опальным, выведенным “за штат” Псковским священником о. Сергием Желудковым. Он даже как-то у нее останавливался, а она – если память мне не изменяет – ездила к нему погостить в Псков, где когда-то преподавала. Но и эта дружба довольно внезапно оборвалась. Мне тогда показалось, что Н. Я. утомил некий диссидентский душок, который витал вокруг о. Сергия, хотя уважение к нему она сохранила.

Интерес Н. Я. к духовным пастырям был искренним, шедшим изнутри. Она видела в них носителей традиционных христианских ценностей. Поэтому встреча с о. Александром Менем была для нее судьбоносной. Он ее окормлял, и он ее отпевал.

Очень сильное впечатление на нее произвел митрополит Антоний (Сурожский), когда она познакомилась с его проповедническими текстами, ходившими тогда в самиздате. Его книгу “О молитве”, написанную по-английски, она очень хорошо перевела. Мне кажется, что именно ее перевод был впоследствии опубликован, уже после ее смерти. Н. Я. очень хотелось познакомиться с владыкой Антонием, который часто в 1960–1970-е годы приезжал из Лондона, где он жил, в Москву. Она попросила меня, зная, что я с ним знакома, устроить с ним встречу.