«Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Обоих этих функционеров от образования Н. Мандельштам колоритно аттестует в своих “Воспоминаниях”: “Директор Ульяновского педагогического института радостно возглавлял погромщиков в 53 году. Когда меня выгоняли из института и специально для этого устроили заседание кафедры под председательством директора, я не могла оторвать глаз от его лица: он был как две капли воды похож на Чехова и, видимо, зная это, носил не очки, как было принято, а пенсне в тоненькой золотой оправе. Незабываемая игра лица и мягкие модуляции голоса… Описывать, как это делалось, не стоит – сочтут за карикатуру ‹…› Директор не успел завершить свое плановое задание при жизни Сталина и поэтому продолжал работу и после его смерти: ведь каждое изгнание требовало соответствующего оформления. Он успел выгнать двадцать шесть человек, причем не только евреев, но еще явных интеллигентов других национальностей…”[263]

“…Глухов, эту фамилию следовало бы сохранить для потомства – внуков и дочерей, преподающих где-то историю и литературу. Этот успел получить орден за раскулачивание и кандидатское звание за диссертацию о Спинозе. Он действовал открыто и вызывал к себе в кабинет студентов, чтобы обучить их, о ком и какую разоблачительную речь произнести на собрании…”[264]

24 марта 1953 года, всё еще оставаясь идеальной мишенью для антисемитов, Н. Я. вынуждена была написать заявление об освобождении от работы “ввиду состояния здоровья”. Вернувшись в Москву, она стала искать себе новое место службы, для чего требовалась и характеристика с последнего места работы. Декан же с этим явно не торопился. В двадцатых числах мая 1953 года[265] Н. Я. направляет в Ульяновск письмо-заявление директору Старцеву: “8 мая н.г. я обратилась к декану (Глухову. – А. Р.) с просьбой выслать мне мою характеристику. Я не имела никакого ответа на это заявление, ни на последующую телеграмму. Прошу сообщить мне, вышлете ли в мае характеристику или вы пошлете характеристику только по требованию какой-либо организации”.

Требуемая характеристика, подписанная Старцевым только 22 июня 1953 года, была написана с явным расчетом очернить или, по крайней мере, серьезно подмочить репутацию бывшей сотрудницы:

“Мандельштам Н. Я. работала в Ульяновском государственном педагогическом институте с 12 февраля 1949 по 1 апреля 1953 года и вела следующие курсы: история английского языка, теоретическая грамматика, перевод и лексика. С порученными ей курсами тов. Мандельштам в основном справлялась, однако при чтении курса истории языка имели место отдельные элементы бессистемности и вульгаризации в изложении материала. Кроме того, при проведении зачетных по переводу на IV курсе (зимняя сессия 1952–53 учебного года) тов. Мандельштам допустила явное завышение оценок. Ввиду отсутствия преподавателя на кафедре немецкого языка тов. Мандельштам был поручен курс истории немецкого языка на II и III курсах (II семестр 1951–52 уч. год и I семестр 1952–53 уч. года). С поручением справлялась. С целью повышения идейно-теоретического уровня тов. Мандельштам принимала участие в философском семинаре научных работников института. Общественной работы не вела”[266].

Эта последняя фразочка (“общественной работы не вела”) звучала предостерегающе зловеще, одним словом, в духе времени!

2

Пожалуй, самым ярким эпизодом из “Воспоминаний” Мандельштам о жизни в Ульяновске является описание совместного заседания кафедр английского, французского и немецкого языков, которое состоялось, по ее словам, “в самом конце февраля или в начале марта 1953 года. В провинциальных городах был подан знак к облаве. Считалось, что она будет решающей и последней. К апрелю предлагалось «очистить» все учреждения, чтобы больше никогда не чистить”[267]. При этом “за председательским столиком очутился Глухов, секретарь парторганизации”, к этому времени, судя по архивным данным, уже сложивший с себя обязанности декана факультета и выступавший в более привычной для него общественной роли. “Собравшиеся выглядели нарядно и празднично – сплошной крепдешин, как тогда полагалось советской женщине – от доярки до профессора. Видно, моих коллег предупредили о заседании, иначе они бы не успели сбегать домой и прихорошиться. Я удивилась, что собрание еще не началось, словно ждали только меня. Спросить, в чем дело, я не успела, потому что директор, никогда на заседания кафедр не приходивший, а теперь почему-то сидевший среди преподавателей, предложил начинать”.

О присутствии на заседании кафедр директора Н. Я. пишет дважды. В другом месте она еще раз акцентирует внимание на том, что когда ее выгоняли из института, то “специально для этого устроили заседание кафедры под председательством директора”[268].