Миссию художника он видит не в том, чтобы бороться за или против советской власти. Писательница Надежда Лохвицкая (Тэффи) иронически классифицирует эмигрантов тех лет: «Лерюссы (русские) определенно разделяются на две категории: на продающих Россию и спасающих ее»[26]
. Рерих вне этой классификации. Он видит свой долг русского интеллигента, патриота в том, чтобы поведать за границей о подлинных чарах России, и в том, чтобы «познавание чужих стран» пополняло сокровищницу Родины. Все его помыслы устремлены на процветание России.Если Иван Бунин клокотал ненавистью к «Совдепии», благодарил Нобелевский комитет: «Впервые за время существования Нобелевской премии ее присудили – изгнаннику…»[27]
, то для Николая Рериха такое самосознание – изгнанника – совершенно невероятно. Невозможно представить, чтобы при официальном открытии многоэтажного «Дома Учителя» в 1929 году в Нью-Йорке, в котором разместились его картины и учреждения культуры, Рерих благодарил бы собравшихся американцев как эмигрант-изгнанник. Его полем деятельности был весь мир, но домом всегда оставалась Россия, она была в душе и за плечами…Получившая широкое распространение версия о том, что «создание независимого государства, названного условно “Новая Страна”, – таков Великий, или Мировой, План Рерихов, задуманный для того, чтобы перекроить карту Восточной Сибири и Дальнего Востока», не находит подтверждения в письмах и статьях Н. К. Рериха. Ни о каких переделах границ, ни о каком «монголо-сибирском государстве», «Соединенных штатах Азии» речи не идет. Уже в 1921 году он пишет своему сотруднику В. А. Шибаеву о планах на будущее, основанных на возвращении в Россию, открывает намеченную дату, ставит задачи.
Четко и ясно заявлено о предстоящей деятельности «в пределах России». Начало предполагалось положить основанием города Знания – Звенигород – на просторах Алтая. Но прежде Рерих хотел совершить путешествие в Индию и Тибет.
Все эти приготовления входили в стратегический план – приближение «Новой Страны», в которой торжествуют высшие идеалы человеческого бытия. Деятельность Рериха была нацелена на постепенную эволюцию человечества на основе учения Живой Этики.
Один из биографов художника, рассказывая о Рерихе, напоминает о том, что сказал про русский ум Вячеслав Иванов:
Взором художника Рерих смотрит выше общественных перегородок, и там, где перегородки кончаются, в сфере высших идеалов он видит синтез революционной романтики русского коммунизма и мудрости восточных учителей, верит в единство, уходящее корнями в древние великие учения. Поэтому он приезжает в 1926 году в Москву с «Письмом Махатм», встречается с влиятельными представителями советской власти. Для эмигранта такие переговоры были бы невозможны. Когда знакомые спрашивали – вернулся ли он, Рерих отвечал: «Я и не уезжал. Я путешествую…»[28]
Одновременно «в беседах с Наркомпросом и Наркоминделом и другими деятелями обсуждались художественные и научные работы экспедиции. Выражались пожелания о дальнейших работах уже на Родине…»[29]
. «В 1926 году было уговорено, что через десять лет и художественные и научные работы будут закончены. С 1936 года начались письма, запросы…»[30]Его сокровенные мечты осуществились. Он совершил то, что хотел с ранней юности. «Хотелось приобщиться к Индии, и вот уже шестнадцать лет, как мы связаны с нею. Хотелось познать Тибет, и мы прошли его насквозь. Хотелось пожить в юрте – и в юрте пожили… Мечталось об охранении народных культурных сокровищ, и Знамя-Охранитель прошло по миру. Мечталось об искусстве как о светлом посланце, и вот именно искусство шествует по миру и каждый раз, при каждом выступлении поминается, как благодатны воздействия искусства…»[31]
Рерих раскрыл свое сердце всем народам в стремлении к всемирности и всечеловечности. Даже некоторым ближайшим ученикам в Америке оказался не под силу заданный масштаб. Духовный порыв увял в паутине меркантильных расчетов. Прагматизм затушил романтизм. На весах времени чаша потребительства перевесила чашу духовных накоплений. Они не удержались на высоте великой идеи земного пути Рериха – соответствие провозглашаемых идеалов повседневным нормам собственной жизни, единству высокого слова и реального дела…
Рериха можно назвать романтическим реалистом. Романтическая (высокая, героическая) цель оправдывает (и определяет) реальные средства достижения. Никогда – наоборот. Цель всегда возвышенна, на грани невозможного, а средства самые реальные, земные. Он – цезарь духа и пролетарий творческого труда.
Поэтому он соглашался, когда его искусство определяли, как «героический реализм»[32]
.