Посол без верительных грамот

– В прошлый мой прилет свободное дыхание было затруднено, – сказал Рой. – На прогулки мы захватывали кислородные аппараты. Сейчас можно обходиться без них.

– Мы запустили третий атмосферный завод. Он добавляет ежегодно несколько миллиардов тонн воздуха высших земных кондиций. С водой хуже, но и воды прибавляется. Кроме того, мы рассаживаем созданное специально для Марса дерево калиопис.

– Значит, и зелень появилась?

– Мы говорим «красень»: растения здесь красноватые. Надеемся, что скоро зашумят леса.

– Марс всегда был планетой безмолвия. Андрей Корытин считал это единственной привлекательной чертой Марса.

– Думаю, что вскоре заговорят о марсианских бурях, уступающих лишь ураганам на Венере. Если вас интересуют наши метеорологические…

Рой жестом прервал Винклера:

– Я получил все ваши мыслеграммы. Мы еще поговорим о них. Ведите к брату.

2

Генрих лежал с закрытыми глазами, недвижный, исхудавший, на бледном лице зловеще отчеркивались темные губы. Даже после гибели Альбины, когда Рой опасался за его жизнь и разум, Генрих не выглядел так страшно. Рой положил руку на грудь брата, стараясь уловить биение жизни в его теле. Рука была слишком слабым приемником, жизнь без усилителей не ощущалась. На самописце, висевшем у кровати, змеилась красная кривая суммарной жизненной функции больного; она была всего на три сантиметра выше черной полосы внизу – жизнь едва теплилась, она была в опасной близости от небытия.

– Двенадцать процентов нормального энергетического расхода, – сказал Винклер, заметивший взгляд, брошенный Роем на самописец. – В первые дни было три процента. Электронный медик определяет поворот на выздоровление.

– Глаза, – задумчиво сказал Рой. – Те дикие глаза… я говорю о видениях его бреда…

– Не только глаза. Вы ведь знаете, друг Рой, автоматические врачи на планетах не так совершенны, как медицинские механизмы на Земле. Боюсь, мы зафиксировали лишь часть болезненных картин, проносившихся в мозгу вашего брата.

– И, вероятно, еще проносятся.

– Да, но, к сожалению, мы их не узнаем.

– Все узнаем. Я привез аппаратуру, позволяющую перевести в открытую запись даже самые слабые мысли и видения.

– Я очень рад! – с облегчением сказал Винклер. Он старался показать, что жаждет самого тщательного расследования.

Рой невольно поморщился. Люди остаются людьми, в какую служебную форму ни обряжаются, но имеются все же проблемы куда важнее чьей-то личной ответственности. Винклер уловил настроение Роя и быстро взял себя в руки: теперь он показывал выражением лица и спокойно-сдержанным голосом, что готов помогать комиссии с Земли, даже если выводы обратятся против него. Иного отношения Рой, впрочем, и не ждал.

Рой поднялся. Движение на космических трассах было остановлено. Каждая минута, потраченная не на исследование, была потерянной. К тому же он ничем не мог помочь Генриху. Но Рою пришлось сделать усилие, чтоб оторвать глаза от брата. Винклер сказал с сочувствием:

– В смысле лечения на нашего электронного врача можно положиться.

– Да, конечно. Тем более, что ничего другого нам не остается. Пойдемте, друг Винклер. – Рой все же не сумел заставить себя назвать начальника звездопорта по имени, как принято у работников космослужбы.

– На место катастрофы или посмотрите еще раз записи бреда?

– Начнем с записей, пока выгружают аппаратуру.

3

Мозг Генриха работал толчками, в нем изредка вспыхивали сумбурные видения – без системы, расплывчатые, нечто без начала и конца: летела птица, таких не было ни на Земле, ни на планетах; кружились туманные облачка, временами все пропадало в тумане; кто-то, возможно пилот, пробежал по салону корабля; в темных окнах посверкивали звезды, быстро уменьшалась Земля; она становилась из яркой крупной горошины светящейся точкой, одной из многих точек неба; на диване лежал второй пассажир, тоже с Земли, Василий Арчибальд Спенсер, астроботаник, он появлялся часто и все в той же позе: руки закинуты за голову, глаза устремлены в потолок, ординарнейшая внешность – средний рост, средний вес, невыразительное лицо, тусклые глаза. Генрих не присматривался к Спенсеру, он просто бросал на него равнодушные взгляды. И вдруг все менялось; какие бы образы ни наполняли в эту секунду мозг Генриха – салон ли, звезды, пробегающий пилот, второй пассажир, – все вдруг пропадало в огромных глазах, пронзительно засиявших на экране. Глаза неслись с экрана в зал, они полонили все клетки мозгового вещества Генриха, в его сумеречном сознании уже ничего не было, кроме беспощадных глаз – четырехугольных, исполинских, скорее прожекторов, чем ласковых человеческих приемников внешнего света; и все-таки это были глаза, а не аппараты, память Генриха сохранила и ресницы, и взметенные в подбровные расщелины веки, и окраску радужной оболочки, и блеск роговицы, и зрачок. Нет, это были глаза, исступленно засверкавшие на чьем-то сразу стершемся в тусклой серости лице, – человеческие глаза…

Рой вздохнул. Всю неделю полета ему передавали с Марса такие же картины.

– Не густо, – словно извиняясь, сказал Винклер.

– Возможно, наша аппаратура добавит, – пробормотал Рой.