Посол без верительных грамот

— Здравствуй, Шура! Добрался наконец и до древних поэтов? Что тебя не устраивает в их творениях? Уж не задумал ли ты поупражняться в уничтожении поэзии? Очередная тщетная попытка восстановить несбывшееся и ввести в разговорный обиход несказанное? Могу предложить любопытную тему, касающуюся как раз этого человека, на которого ты так загадочно взираешь. Сформулируем ее в твоей манере: о пронзительном красноречии и высокой интеллектуальности любовных признаний Пушкина в связи с его утверждением о себе: «Но я, любя, был глуп и нем».

Панов улыбнулся. В его улыбке было много печали. Он никогда не сердился, когда его высмеивали, только огорчался. Впрочем, он быстро отходил и, захваченный новой идеей, забывал о насмешках. Сдачи он не давал и зла не помнил, это облегчало иронизирование над его увлечениями. К тому же он только высказывал, но не навязывал никому свои парадоксальные идеи. Он сказал задумчиво:

— Ты попал в точку, Рой. Я думал как раз о Пушкине, но только в связи с другими его стихами. Меня волнует загадка памяти. Нет, не химические реакции, протекающие в мозгу, а существо воспоминания, его огромное психическое воздействие, его способность могущественно влиять на все наши поступки. Я бы назвал эту тему так: энергетическая мощность воспоминания.

Рой не мог пропустить такой удачный случай поиронизировать:

— Великолепно! Память, измеряемая в киловаттах! Два миллиона килограммометров воспоминаний повесы о совершенных им изменах! Ты это имеешь в виду?

Панов тихо засмеялся. Рой умел поиздеваться, зато слушал хорошо. Шура ценил в друге вдумчивого слушателя и мирился с его иронией. Иногда Рой давал и дельные советы, это тоже было немаловажно. И он по натуре был добр — шутил, не оскорбляя.

— Как ни странно, именно это. Ты вдумайся: откуда такая власть у воспоминаний? И время-то прошло невозвратно, и людей тех нет, и события те не повторяются, а ты все переживаешь заново былую радость и былую горечь. И порой переживаешь острей, чем в реальности, а главное — многократно. Событие — одноактно, воспоминание же о нем воспроизводится бесконечно.

Рой не мог не признаться, что некоторая здравая идея в рассуждении Шуры имеется. Он с удивлением отметил про себя, что Панов подошел к воспоминанию не как к тривиальному факту, а как к довольно запутанной проблеме. Скорей для уточнения, чем для иронизирования, Рой сказал:

— Воспоминание как консервант и усилитель быстротекущей реальности! Я правильно формулирую твою мысль?

Шуре показалось, что друг продолжает насмехаться, и он ответил сухо:

— Довольно поверхностно, как всегда, когда остришь. Ты просто не хочешь понять парадокса: мир воспоминаний благодаря своей бесконечной воспроизводимости несравненно обширней мира реального. И от этого вся наша жизнь — диковинная равнодействующая давления бездны воспоминаний о прошлых событиях с крохотным импульсом, исходящим от сиюминутности. А о силе памяти — вспомни, как говорил тот же Пушкин о свитке воспоминаний в мозгу:

И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.

— Не хочешь ли предложить какое-нибудь снадобье, ограничивающее власть воспоминаний?

— Во всяком случае, хотел бы серьезно разобраться в природе парадокса памяти. Я намерен поработать над этой проблемой. Я поищу нетривиального решения...

Рой возразил, пожимая плечами:

— Все твои решения нетривиальны. О любом объекте можно сказать только одну правду — и она тривиальна, ибо одна у всех, кто ищет правды. А ошибиться можно бесконечным количеством способов. Ложь безмерно многообразней правды. К тому же ты не только одарен артистической способностью ошибаться, но и изумительно отыскиваешь самые далекие, самые неожиданные отклонения от истины!..

На этот раз Панов обиделся всерьез, что у него бывало редко. Он отвернулся, хмуро глядел на статуи трех великих поэтов. С деревьев падали листья. Шел третий месяц осени, пора дождей и ветра. Рой с наслаждением глубоко втянул в себя воздух.

Пахло горечью увядания, Рой любил этот терпкий запах. Липы, обступившие статуи, медленно шумели широкими ветвями. Рой понял, что .перегнул палку. Он сказал мягче:

— Если не ошибаюсь, ты занимался усовершенствованием стереокино? Ну, и как?..

Панов странно посмотрел на Роя. Казалось, он раздумывал, стоит ли продолжать разговор.

— Да нет, ничего особенного... И не стереокино, а стереотеатр. Впрочем, ты на зрелищные представления не ходишь, тебе разницу не объяснить. Кое-какие открытия совершены, из ряда тех же... неожиданных! — Он опять тихо засмеялся.

Когда он смеялся вот так, шепотком, лицо у него становилось таким грустным, что Рою немедленно хотелось утешить друга. Панов, улыбаясь, продолжал, не ожидая реплики Роя:

— Как ты знаешь, я родился под магическим многоугольником созвездия Скорбных Путаников, это сказалось и тут.

— Ты родился под звездой Великих Провалов, — педантично напомнил Рой и засмеялся.