Посол Господина Великого

Не успел Олег Иваныч в дело вступить, как к вечеру уж и людишки были выловлены по фальшивым деньгам бесчестным. Вощаник Петр да Гришаня, человек софийский. На дворе Петра-то обыском тайник сыскали. А в тайнике том — формы отливные для печатанья денег, так-то! Спрятаны были искусно — видать, опытный Петр-то — в кусок воска заколупал. Ежели б не Сувор, подмастерье честнейший, век бы не сыскали! Да и в кафтане Гришани софийского, опять же по наводке Сувора, пять монет серебряных бесчестных отыскались. Откуда они — то Гришаня не сказывал. Схватили обоих немедля, на законы новгородские не оглядываясь, дело-то спешное — да в поруб, посадничьим именем. Еще Сувор на Гвизольфи указывал, князя Олельковича человека свитского, — да того словить не успели, съехал Михаил Олелькович с Новгорода, не заладилось у него с боярами-то. Отъехал в Киев, тем паче — умер брат его старший Семен, князь киевский, — вполне возможно было на вакантное местечко сесть — так чего теряться-то?

Олег Иваныч явился в посадничий поруб с утра, как узнал об аресте Петра и Гришани. Переговорил с обоими — что Петр, что Гришаня об одном молили — об Ульянке. Одна на усадьбе осталась, как бы чего не вышло. Хорошо б на Москву отправить Ульянку, к сестрице старшей. О том и просил Петр-вощаник… Обещав, кивнул Олег Иваныч, задумался. Не такое простое дело — Ульянку из города выпустить, как бы господа бояре не заартачились, а могли вполне — Ставра послушав. Хоть и в должности государственной теперь Олег Иваныч, да родом не вышел — что скажет Господа — бояре знатные, то и делать обязан! Эх, давно пора боярам хвосты прижать, но пока… Пока, поразмыслив, Олег Иваныч решил действовать тайно. Как освободилось времечко — наведался на усадьбу вощаника, с Олексахой вместе. Зря наведался. Не было девицы на усадьбе, вообще никого не было: ни Сувора, ни другого подмастерья, Нифонтия, пес только дворовый был, Полкан… в кровавой луже лежал, стрелой подстреленный. Эх, Полкане, Полкане… Покручинился Олег Иваныч да плюнул — некогда кручиниться-то, надобно Ульянку сыскивать! Кто б подсказал-то…

Олексаха шепнул, вспомнив:

— Есть, Олег Иваныч, на Федоровском ручье колдунья одна, бабка Игнатиха.

Что за Игнатиха? Да где живет? На той стороне, на Федорова улице. Вспрыгнули в седла, поскакали. Черный забор, покосившийся, местами залатанный, древний. Старый дед на лавчонке, у забора.

— Дедко, бабка Игнатиха, не скажешь, где?

— Куды вам Игнатиха?

— Надобна… для зелья приворотного. Да ты не сомневайся, возьми вот медяшек с десяток. Мало? Вот те еще столько же. В каком-каком доме? Том, низком, за вербою? Видим, видим. Ну, благодарствуем, дед. Обратно пойдем — отблагодарим еще.

Изба была старой. Крытой желтой соломой, покосившейся, вросшей — не по климату — в землю. Под стать избе забор — жерди посгнили, погорбатились, кое-где упали на землю. Ворота кое-как держались еще Божьим словом… а скорее, и не Божьим вовсе…

На конское ржание отворилась, заскрипев, дверь. Высунулась из избы бабка, обликом — истинная ведьма. Кривая, костистая, горбоносая. Левый глаз бель-мастый, правый — смотрит, аж жжет! Насквозь буравит! Одета бабка в хламиду бурую, на главе плат черный с кистями повязан, в желтой руке — посох рябиновый.

Увидев гостей незваных, сощурилась неприветливо:

— Чего надобно, аль просто так зашли, на погибель свою?

— Не на погибель, бабуся, а за делом. Нет ли у тебя, случайно, зелья какого приворотного?

— Не держим такого, — сверкнула колдунья глазом. — Одни травы от лихоманки.

— Хорошо. Давай травы. Оплата по прейскуранту?

— Чего?

— Сколько стоят-то?

— Полденьги пучок!

— А в рот тебе не плюнуть, бабуля?

— Ладно. Отдам за полпула… только всю связку. Жаб сушеных не надобно ль?

— Ну, если только коньяк настаивать. А вообще, пока нет, не надобно. Давай свои травы.

— Ждите!

Захлопнув дверь, бабка Игнатиха скрылась в избе. Долго не показывалась, искала, видно. Рядом с избой сараюха приткнулась дощатая. Олег Иваныч кивнул Олексахе — проведай. Тот ломанулся мигом, тут же и возвратился докладывать.

— Ничего такого, Олег Иваныч, но бельишко кой-какое сушится.

Усмехнувшись, Олексаха поднял зажатый в руке алый лоскут.

— Неужто пионерский галстук? — пошутил Олег Иваныч. — Частичка комунячьей крови. В общем, белая палата, крашеная дверь.

— Плат-то девичий, — не понял шутки Олексаха. — Красивый плат. Бабки таких не носят.

Тут вышла из избы Игнатиха. Шамкнула ртом беззубым, травы пучок протянула.

— И что — полпула за сей гербарий? Ну, бабка, ты в пролете. Чья, кстати, косынка? Да не смотри ты так, нам твое колдовство — тьфу — напрочь по барабану. Ульянка где, сказывай! Да не бойся, друзья мы… Гришани-отрока волей присланы.

Колдунья, проявив неожиданную прыть, попыталась скрыться в избе. Не на тех напала! Олег Иваныч ловко подставил сапог в щель меж косяком и дверью.

— Чур тебя, чур! — плюнув на гостей, зашипела Игнатиха и сделала последнюю попытку впиться Олегу Иванычу в глаза желтой костлявой рукой.