- Что с батюшкой? - Ульянка схватила за руку усевшегося на лавку Олега Иваныча. Ничего не отвечая, тот внимательно рассматривал внутреннее убранство избы. Закопченные стены, такой же потолок - избенка была курной, узкое, едва пропускающее свет оконце, затянутое бычьим пузырем. По стенам висели пахучие пучки трав, выделанные беличьи и куничьи шкурки, в углу - к удивлению Олега - икона Параскевы Пятницы. Пятницы... Где-то уже слышал Олег Иваныч про пятницу-то... В центре, в очаге, сложенном из округлых речных камней, весело пылало пламя.
- Плохо дело с батюшкой-то твоим, - в ответ на Ульянкины мольбы молвил Олег Иваныч. - Пойман и в поруб посадничий брошен! Ну не реви, не реви, не надо. - Он ласково погладил плачущую девчонку по голове. - Слезами, сказывают, горю не поможешь. Хозяйка, может, угостишь чем?
Выпущенная из цепких рук Олексахи колдунья, поворчав, поставила на стол глиняный кувшинец с исполненным квасом. Хороший напиток, хмельной и нa вкус приятный.
- Короче, нельзя Ульянке тут оставаться. Сыщут!
- Да как сыщут-то?
- Как, как... Как мы отыскали. Бежать ей надо, бабуся! И чем скорее тем лучше. Иначе и ее пытать будут. На Москве сестрица есть, батюшка сказывал?
- Так. Гликерья. За Нежданом, двора постоялого держальщиком, замужем, кивнула Ульянка.
- Примут сестрица-то с держальщиком?
- Про Неждана не знаю. А сестрица, думаю, рада будет... А батюшка-то? А... А Гриша... он что, тоже в порубе?
Олег Иваныч кивнул, задумался.
- Посольство московское не сегодня-завтра отъедет. Поговорю с Товарковым, Иван Федорычем. А ты наготове будь. Ежели что, вот он, - Олег Иваныч кивнул на Олексаху, - заедет конно. Поняла, дщерь неразумная?
- Ой, батюшка...
Поцеловав руку Олегу Иванычу, Ульянка бросилась на колени, к иконе:
- Матушка, Параскева-Пятница, убереги батюшку да Гришу...
- Ладно, не убивайся. Может, и обойдется еще...
Врал Олег Иваныч. Ой, врал, ой, лукавил. Ой, не обойдется. Не обойдется, коль сама Господа за дело то взялась. Хоть и поставлен Олег Иваныч главным - а у бояр, у каждого, свой сыск! Вощаника-то Петра точно казнят - велики улики, а откуда они взялись, разбираться не станут, некогда - упасти бы Гришаню-отрока. Тоже неизвестно - как...
- Коль ты Олег Иваныч, и у меня есть тебе молвить что, - провожая, вышла следом на двор колдунья, бабка Игнатиха.
- Ну, молви, коль есть. Имя вот твое не знаю...
- Марта я.
- Молви, Марта Игнатьевна.
- Есть у тебя враг сильнейший - Ставр-боярин! Пасись его, господине! Пасись! Зело коварен Ставр.
Олег Иваныч усмехнулся: а то он этого раньше не знал:
- Благодарствую, Марта Игнатьевна...
Простились, обратно в палаты поехали - думать, как Петра с Гришаней выручать... Некогда и пообедать было - перекусили на Торгу пирогами заячьими...
Тусклое солнце светило сквозь серую морозную дымку. Медленно прокатившись по небу, склонилось к закату, на миг лишь окрасив оранжевым светом узорочье боярских теремов Неревского конца. Ушло, закатилось за городскую стену, лишь красный отблеск держался какое-то время на золотом куполе храма Федора Стратилата. Из своего терема смотрел на него боярин Ставр сквозь слюду окон. Хлебнув из братины квасу, подсел к столу, скривил тонкие губы в улыбке. Вытащил из дубовой шкатулки березовые квадратики-грамоты, подсвечник ближе подвинул. Горели свечи, потрескивая, стекал, капал плавленый воск.
Перетасовал боярин грамоты, словно карты, недавно во франкской земле придуманные. Вытащил наугад - "Гвизольфи". Усмехнулся, сжег на огне свечи. Следующую достал. "Вощаник Петр". Запылала грамотца. И другая... "Гришаня-отрок". И ее в огонь!
Чем больше грамот сгорало, тем веселее становилось Ставру, радостней, словно судьбы людей зависели лишь от того, пожрет ли - нет ли - огонь маленький квадратик бересты.
Ставр сжег "Гришаню-отрока", захохотал, щелкнув пальцами, романею потребовал. Испил, вновь грамоту вытащил.
"Софья"!
Софья! Боярыня Софья-Нехорошо усмехнулся Ставр, сверкнул очами оловянными. Шевельнув губами, поднес к огню маленький берестяной квадратик... Сжег дотла, не чувствуя, как пламя опалило кончики пальцев! Заранее сжег, уверен был - никуда не денется Софья. Никуда.