Посол Господина Великого

Из храма Софийского вышел Олег Иваныч, прихрамывая, за упокой одну свечку поставив и две — во здравие. На ворон покосясь, во владычные палаты поднялся, по крыльцу каменному, с перильцами узорчатыми. Обрадовался ему Феофил-владыко — не чаял уж и живым увидеть. Усадил, пирогами потчевал, про Москву расспрашивал, про Ивана… То понятно — хоть и осталось покуда вече в Новгороде да Господа, а все одно — под Иваном теперь город, словно девка базарная. Хмурился Олег Иваныч — уж слишком легко расстались новгородцы со свободой. Пока-то вроде не очень-то чувствуется, ан погодите, вспомните еще вольные времена, когда кровью своею умоетесь. Пожалуй, лучше всех понимал это Олег Иваныч — видел и Новгород, и Москву, с Феофилом знаком был, и с Иваном Васильевичем, князем великим. Мог сравнивать. Да, может, и беспорядливо было в последнее время в Новгороде, да, бояре знатные, почитай, всю власть забрали — однако не то, что в Москве. Один человек там свободен — Иван, остальные — пыль под ногами его. Почувствуют то и новгородцы скоро, и чем сильнее будет Иван — тем меньше свободы. И так уж шныряют по городу московские служилые люди — выискивают чего-то, вынюхивают. Ничего, был уже подобный позор у Новгорода — мир Ялжебицкий, да оправился город. Выстоит и на этот раз. Верил в то Олег Иваныч.

Мясной день на Торгу был сегодня. Туши мерзлые, свиные, да бычьи, да прочие на поддонах красными рядами лежали. Тут же их и рубили — продавали, что кому надо: кому бок, кому окорок. Потроха окрест кровавились — сороки с воронами их по округе растаскивали. Кричал народ — торговался…

С грустью смотрел на Торг Олег Иваныч, в родной город возвратился, оказалось — чужой город-то! И не было теперь у Олега Иваныча в городе этом ни кола, ни двора. Усадебку на углу Ильинской и Славны московские дьяки конфисковали. С подачи боярина Ставра. В большую силу вошел боярин — старых знакомых и не узнавал совсем, так, цедил что-то сквозь зубы, когда кланялись. Тех, кто спину не гнул, — а таких еще много было, не привыкли к московитскому рабству — примечал особливо, потом мстил. Феофил Олега предупредил — чтоб опасался Ставра, да Олег-то Иваныч куда как лучше владыки то знал. Вообще не хотел заезжать в Новгород, да все концы здесь остались. На дальний погост, Софью с Гришаней вызволять, один не поедешь. Спутники нужны, люди верные. А где их взять-то? Оглоеды с дедкой Евфимием смертию геройскою в битве Шелонской пали, так же и Пафнутий, старый слуга скособоченный, да и Акинфий-сторож. Вечная им память, упокой, Господи! Геронтий, палач-лекарь? Исчез куда-то Геронтий после Шелонской битвы, может — и сгинул, а может — на чужую сторону подался, никак невозможно ему было под московитами. Дай Бог, выбрался Геронтий, в таком разе — счастия ему и удачи… ну, а ежели все ж таки сгинул — то Царствие Небесное… (В Выборге-городе в тот момент икнулось Герозиусу-лекарю — тот тоже об Олеге Иваныче да о всех знакомцах Бога молил, не навечно в Выборге поселился Геронтий — выждать решил чуть, а как уляжется все — обратно в Новгород пробираться…)

Панфил Селивантов не успел к Шелони — только что от свеев вернулся. Контакты наладил — купцы тамошние еще звали. Приехал домой — а тут такое… Ополченьем Панфил заведовал — что на стенах новгородских врага ждали. Не дождались. Уехал Панфил в Тихвинский посад — кузнецы тамошние далеко искусством славились, — покуда в Новгороде не до замков — тихвинцы на то сгодятся. Шелонь — Шелонью, а торговлю бросать нельзя — кушать нечего будет. Короче, не было Панфила в Новгороде…

Олексаха? Тоже наверняка погиб. Хотя… Все домочадцы с Ильинской на глазах погибали, а вот Олексахиной смерти не видел Олег Иваныч, как, к слову, и Геронтия. Так, может, и жив? Скорее всего… А где может быть Олексаха? Либо на Нутной, у Настены своей, либо — на Торгу. Ехать надобно.

Не советовал Феофил-владыко по городу ездить, ой, не советовал. Узнают, доложат Ставру — не было бы беды! В монастыре бы лучше схорониться дальнем… Кивал Олег Иваныч согласно, владыку слушая, а сам свое думал. Настену на Нутной улице — сожительницу Олексахину — навестить обязательно надо было. Не объявлялся ли сбитенщик? Да и Ульянка там должна гужеваться… ежели довез ее Стефан Бородатый, дьяк государя московского.

Полушубок медвежий надел Олег Иваныч, воротник поднял, шапку бобровую — на глаза. Поди — узнай. На конюшне с разрешения владыки лошадь взял белую. Стегнул, поскакал к мосту.

Клубился, кричал, волновался Торг. Все как и раньше, по-прежнему. Словно не было и нашествия московитского.

— А вот пироги, пироги! С визигой, лещом, белорыбицей! С пылу, с жару, кричат до пожару!

— Возьми, возьми, борода, грудинку — не пожалеешь! Да как же тоща-то? Зато навариста!

— Сбитень, сбитень, горячий…

— Пироги…

Задумался Олег Иваныч, чуть не сбил сбитенщика. Отпрянул тот, ругнулся матерно… Оглянулся Олег Иваныч, к плети рука потянулась — осадить нахалюгу.