Посол III класса

В Фокшанах турки не собирались изменять своим привычкам. Еще в дороге Осман принялся добиваться, чтобы переговоры проходили в огромном, великолепно украшенном шатре, который он вез в своем обозе. В шатре одновременно могли поместиться около ста человек. Турки называли его «Святой Иерусалим».

— Все находящиеся под сенью сего шатра, — толковал Осман Обрескову, — приобретают благополучие и спасение.

Русские дипломаты, не желавшие начинать переговоры с уступок, настаивали, чтобы переговоры проходили в их помещении.

«Святой Иерусалим», конечно, хорош, — доносил Обресков Панину, — да только Осман волочет его за собой, дабы перед всем светом показать, что конгресс производится в месте, принадлежащем туркам».

Спор разрешился сам собой, как только турецкие послы увидели фокшанский городок, построенный русскими.

Петерсон, которому поручили вести дневник переговоров, записал после первого посещения турецких послов; «Осман очень выхваливал ставку Его Величества фельдцейхмейстера и расположение оной, да и место нашего лагеря». Он был поражен, «увидя неожиданно в диком лесу преизрядно просеченные аллеи, песком усыпанные, и, впрочем, оный лес столь хорошо расчищен, что издали его за изрядный сад принять можно. Не меньше также, по-видимому, оба турецких министра внутренне удивлялись великолепному штату и богатому во всем убранству, а особенно как услышали они хор роговой музыки, к чему Осман-паша сказал, что он лагерь русский почитает за место, всякими веселостями наполненное, каковых иногда и в большом городе сыскать трудно».

Роскошь и великолепие свиты, сопровождавшей Орлова, богатое убранство русского лагеря произвели на турок столь глубокое впечатление, что они немедленно начали настаивать на отмене всех церемоний и обрядов во время мирных переговоров. Русские дипломаты, которым не терпелось заняться делом, с радостью согласились.

Однако с Открытием конгресса пришлось подождать. Когда 23 июля Пиний и драгоман турецкого посольства Ризо представили копии верительных грамот русских и турецких послов, Обресков с удивлением обнаружил, что Яссинни-заде не имеет посольского ранга и именуется в грамоте просто полномочным министром. Теперь он понял, почему Яссинни-заде не принял участия в торжественном въезде турецкого посольства в Фокшайы.

Было сочтено предосудительным вступать в переговоры с лицами, одно из которых находилось не в равном с русскими послами дипломатическом «характере».

— Ничего не остаётся, как принять всем на себя звание полномочных министров. — сказал Обресков Орлову. Последний, больше заботившийся о прекрасной молдаванской охоте, чем о Переговорах, не раздумывая согласился. Но тут оказалось, что у турецких послов есть полномочия на посольский «характер» и для Яссинни-заде.

Обресков счел это своей первой маленькой победой.

Однако сюрпризы не кончились. Открытие конгресса было назначено на 7 часов утра 27 июня. Накануне, пока Орлов развлекался охотой, Обрескова посетил Тугут и Зегеллин.

— Мы хотели бы знать, — сказал Зегеллин, — когда и как господа русские послы поедут на конференцию?

Обресков, Почувствовав подвох, медлил с Ответом. Тогда Зегеллин заявил без обиняков, что они с Тугутом как посредники намерены присутствовать на переговорах.

Это был уже вопрос не протокола, а Принципа. Обрезков твердо заявил, что Россия не просила иностранного посредничества в переговорах с Турцией и посему конференция будет проходить один на один.

— Министры «de bon office» («добрых услуг») — не то же самое, что медиаторы, — заявил он.

Зегеллин, помня, что для его короля главное поскорее прекратить выплачивать обременительные субсидии России, быстро сдался, Тугут же отмалчивался. Однако изменить что-либо оказалось выше его сил. 25 июля 1772 г. было подписано соглашение о разделе Польши. Самое большее, что он мог сделать, — оттянуть открытие конгресса на два часа.

25 июля 1772 г. в 9 часов утра русские и турецкие послы вступили одновременно в предназначенный для переговоров зал и, поклонившись друг другу, сели на поставленные один против другого канапе. После того как послы обменялись речами, свитские покинули зал. Там остались лишь послы, переводчики и секретари.

Впрочем, ничего важного, кроме подтверждений срока перемирия, на первой конференции не произошло.

Вечером, оставшись один в своей палатке, Алексей Михайлович писал Панину: «Когда мы ставили перемирие по 10 сентября, то тут у меня была великая борьба с полномочным министром». И действительно, с первого дня переговоров Орлов с неожиданным высокомерием стоял на том, чтобы не закрывать альтернативу возобновления военных действий в любой момент, а перемирие «повременно протягивать». О перемирии в Архипелаге он и слышать не хотел, питая иллюзии о том, что русский флот в Средиземном море способен нанести удар в самое сердце Османской империи.

На второй конференции, состоявшейся 30 июля, Орлов взял переговоры в свои руки. Он начал с того, что предъявил турецким представителям текст «оснований, на коих мир построен быть может».