Посольство

– Пенденис Энспечер, миссис Фулмер. Я хотел сказать, мы только что получили разъяснение из госдепа. Боюсь, вы не знаете о том, какие противоречивые толки вызвали эти пленки в конгрессе, миссис Фулмер. Я хочу сказать, что сейчас палата представителей рассматривает вопрос о проведении расследования по поводу их происхождения, стоимости и так далее. Поэтому госдеп полагает, что мы не можем влезать сами или втягивать дипслужбу в подобный скандал.

Возле телефона в Уинфилде наступила мертвая тишина. Потом Пандора спросила:

– Мистер Дэннис, должна ли я понимать это как указание не показывать на приеме видеозаписи президента?

– Я недостаточно, ясно выразился, миссис Фулмер. Позвольте вам об...

– Вы все изложили даже слишком ясно, мистер Дэннис.

– Пенденис Энспечер.

– Я спрашиваю, это прямое указание госдепа?

– Ну, теоретически, миссис Фулмер, теоре... – У него в глотке что-то щелкнуло. – Теоретически полномочный посол имеет право делать все, что он хочет, в пределах протокола. Но это относится к послам с большим опытом работы или к карьерным послам. Однако послы, которые недавно на дипломатической работе, должны максимально придерживаться указаний, миссис Фулмер, а они...

– Благодарю вас, мистер Дэннис.

Она швырнула трубку, повернувшись так резко, что ее юбка разлетелась веером, и бросилась к окну. День угасал, а с ним угасала и она.

Телефон снова зазвонил. Она не взяла трубку.

* * *

Хотя госпиталь Амершэм был современным, больница в Стоун-Мэндвиле казалась значительно больше. Госпиталь походил на маленький городок с отдельными зданиями, отделенными одно от другого зелеными лужайками и стоянками. Недалеко от урологического отделения было отделение несчастных случаев: здание в форме буквы Н с еще одной ножкой. Здесь помогали тяжело пострадавшим со всего Бэкингемшира, используя старое оборудование, известное всем любителям медицинских фильмов: длинные стеклянные сосуды, резиновые трубки, которые, пища, что-то перекачивали, осциллографы, фиксирующие удары сердца и издающие потрескивание при появлении на экране прямой линии смерти.

Баззард здесь уже бывал, но, к счастью, не как пациент. Он привозил сюда своих братьев, сломавших руку или ногу, катаясь на лыжах, фермеров, засунувших руку под работающий культиватор – обычные несчастья сельской местности. Но никто из них не был таким безжизненным, как бедняга, найденный им на Черри-лайн.

– Он мертв?

Врач из интенсивной терапии изобразил гримасу ребенка, отказывающегося от груди.

– С этими гипослучаями всегда трудно сказать наверняка.

– Гипо?

– Ну да. Недостаток всего: сахара в крови, белых телец, красных телец, да и самой крови нет, – посетовал доктор. Его раны очень серьезны, их много, но ни одна из них не задевает жизненно важных органов. Так что паренек просто потерял слишком много крови. Мы сделаем все, что в наших силах. – Он показал на трубки, присоединенные к пластиковым пакетам с кровью и плазмой. – Но может оказаться, что уже слишком поздно.

– Так значит, есть признаки жизни?

Кивком головы врач показал на осциллограф, укрепленный над кроватью.

– Видите эти кривые на экране, а?

Баззард следил, как прибор вычерчивает низенькую кривую из пиков, а не устойчивую – из спадов и подъемов, похожих на Гималайский хребет. С ним всегда случалось такое в больницах. Все в районе знали его как адвоката, но почему-то считали, что он утаивал свое медицинское прошлое.

– Но значит ли это, что он выздоровеет?

– Слишком рано говорить об этом.

Из динамика раздался сигнал вызова. Врач сказал:

– Это меня. Вернусь через минуту.

Его по ошибке приняли то ли за доктора, то ли за родственника. Они даже не спросили фамилии бедняги. В его изорванных брюках не было ничего, удостоверяющего личность.

– Vater[67] – едва слышно выдохнул человек, опутанный проводами и трубками.

– Слышу!

– Vater.

– Слышу, старина! – закричал Баззард. – С тобой будет все в порядке!

* * *

К шести-пятнадцати они закончили вторую порцию пунша «Плантерз». Пианистка приходила и уходила, играла что-то тихое и позвякивающее, чего почти не было слышно в заполненной людьми комнате. Лаверн на время умолкла, рассказав Джейн почти все, что рассказала бы консультанту. Пианистка заиграла.

Она заканчивала цикл песен о погоде. Уже сыграла «Разве не здорово оказаться под дождем» и «Дождь по крыше», отбарабанила «Бурную погоду», а сейчас начала «Поющий под дождем», наращивая темп для эффектного финала.

– Как это обманчиво, – сказала Джейн наконец.

– Что? – Взгляд Лаверн обратился к ней. – О чем вы?

Джейн сообразила, что это недоступно пониманию Лаверн. Ее странная, по-ослиному упрямая челюсть словно выражала нерасположение ко всему, чего она не принимала. Джейн помнила, что у Эмми было нечто похожее. Как гласит американская поговорка: «Не сбивайте меня с толку фактами – я уже принял решение».

– Но это же намного хуже, – вскрикнула Лаверн. – Какого черта, Джейн. Ведь политика – это игра для мужчин, разве не так? Поэтому женщина может просто пренебречь ею, верно? Но если причина разрыва эмоциональная, какие у меня шансы?

– По правде говоря, я...