Поспорь на меня

Могла ли она ошибаться на его счет? Какая-то дурная надежда терзала всю болезненную неделю, утверждая, что Давыдов ни в чем не виноват, что Катя все неправильно поняла и убедится в этом, едва встретился с ним снова. В гости она его, естественно, не ждала — после того спектакля, что устроила на его глазах, — но почему-то иногда верила этой надежде. Ну… Ромку же словно обухом ударили, когда он увидел ее с Олегом. И потом он звонил не меньше десяти раз, пока уже Олег не посоветовал ответить, а Катя со злости не закинула номер Давыдова в черный список. Да, ее ждал еще один пример по матану, но эта глупая надежда, кажется, и помогла ей выздороветь. Катя слишком хотела заглянуть в черные Давыдовские глаза и услышать от него хоть слово.

Но бывший одноклассник — да, так правильно — как оказалось, не появлялся в универе с того самого памятного Софочкиного звонка. Очевидно, не стал откладывать дело в долгий ящик и отправился в Питер первым же самолетом. А что, Бессонова кровать на первое время предоставит, а там уж разберутся как-нибудь. Главное — вместе и в полной гармонии. Давыдов недолго горевал по Кате. Впрочем, чего еще от него ожидать?

Надежда умерла, а вместе с ней умер и всякий интерес к жизни. Катя ходила на занятия, делала уроки, гуляла с Игорешкой, сопровождала маму в магазины, даже в ресторане согласилась с родителями поужинать — но все это словно в каком-то полусне. Без эмоций, без желания, без какого бы то ни было стремления. Она запретила себе плакать — и хоть это свое обещание выполняла безукоризненно, и бессмысленно чего-то ждала. Каждый день, каждую минуту. Наверное, ждала, когда станет легче. Проще. Когда хоть немного отпустит эта тоска и уйдут эти изводящие сны, которыми заправлял дьявол по фамилии Давыдов. Ни одной ночи не давал Кате покоя, заставляя ее по утрам презирать себя за слабость, а после отбоя — оживать в жарких Ромкиных объятиях, в его ненавязчивой заботе, в его томительной близости. Кажется, Катя сходила с ума.

Черт, да ведь даже недели общей не было! Ни секса, ни времени! За что же ей теперь такие мучения? И есть ли хоть какой-то шанс от них избавиться? Лучше бы вообще его не знать! Жила почти девятнадцать лет без этой страсти и такой настоящей, такой искренней нежности, а какие-то пять дней перевернули всю жизнь с ног на голову! И никакого матана не хватит, чтобы заставить о них забыть! И вычеркнуть предателя Давыдова из собственного сердца.

В накатившей горечи Катя взяла в руки телефон и покрутила его. Хоть бы позвонил кто-нибудь: поболтать, отвлечься. Но кто станет звонить ей на новый номер? Старую симку Катя выкинула в окно, когда телефон высветит ей в окошке имя Бессоновой: уж с ней Катя говорить не хотела вовсе. Как это забавно, должно быть: твой парень и твоя лучшая подруга. Катя всегда в фильмах жалела героинь, оставшихся сразу без двух самых близких людей, но никогда не думала, что окажется на их месте. За воспоминания о Бессоновой Катя отправляла себя учить химию, но победа над ней не шла ни в какое сравнение с победой над матаном. Матан она победить не могла. Он был сильнее нее.

Катя посмотрела в окно: там вовсю светило апрельское солнце, так и выманивая на прогулку. Но гулять Катя не хотела. Не хотела она и рисовать: кажется, ни разу за три недели не взяла в руки карандаш. Музыка в наушниках играла сплошь романтическая либо совсем уж печальная, а в последнее свое включение телевизора Катя наткнулась на «Обыкновенное чудо» — и едва не разрыдалась. Как так получилось, что все любимые ею вещи вдруг оказались связаны с Давыдовым? Она рисовала для него, она проживала жизнь Шварцовских героев — вместе с ним, даже погода теперь вызывала воспоминания о нем: солнце — и воздушный змей; снег — и Айвазовский; ветер — и каток. И везде Ромка, Ромка, Ромка! Его озорной взгляд, его искрометная улыбка, его насмешливый голос… Может, надо было взять себя в руки и сказать ему в лицо все, что она думала о его предательстве? А она малодушно сбежала от него — и теперь маялась из-за собственной трусости. Что ж, так ей и надо! В следующий раз умнее будет! И взрослее.

— Искренне надеюсь на это, Сорокина! — раздался от двери ироничный голос, и Катя вздрогнула, не веря собственным ушам. Обернулась, уверенная, что двинулась в своих переживаниях.

— Бессонова?

Нет, не призрак: Сонька собственной персоной стояла перед ней, в ее комнате, откинувшись спиной на дверь и скрестив руки на груди. В ее взгляде читалось такое презрение, словно Давыдов нажаловался ей на Катину выходку с Олегом и Бессонова приехала клеймить подругу позором.

— Бессонова! — кивнула Сонька и еще сильнее впечатала Катю в компьютерное кресло. — Собственной персоной! Три часа на самолете — и могу наконец лицезреть тебя, подруженька! Ну здравствуй! Соскучилась!

Катя невольно поежилась от ее обвинительного голоса и тут же одернула себя. Стоп! А не ей ли надлежит обвинять и втаптывать? Не ее ли обманули и предали? Не она ли не желает ни видеть Бессонову, ни общаться с ней? Так какого черта?