Посрамитель шайтана

– Как ты смеешь, презренный шакал?! – взвился было отважный Аслан-бей, хватаясь за парадный ятаган, но огромным усилием воли совладал с собой. – Великий султан, да благословит его Аллах долгими годами и бесчисленным потомством, вознамерился поручить тебе одно щепетильное дело… Он верит, будто бы бесчестный Багдадский вор способен доставить к его стопам то, чего не смогла его же преданная стража?! Да я клянусь бородой пророка, что если ты только посмеешь…

За дверью раздался явственный стук каблучков. Начальник стражи тихо ойкнул и без предупреждения ужом ввинтился под кровать пленника. Невозмутимый Лев отреагировал на этот вопиющий поступок чуть удивлённым изгибом левой брови, не более…

В его благоустроенную камеру вошла очень толстая женщина в богатейшей струящейся парче, с плотно укутанным вуалью лицом. Опытным глазом «экспроприатора» Оболенский заметил, что украшений на ней вполне хватило бы на открытие собственного ювелирного бутика…

– Ты ли тот человек, которого называют Багдадским вором, о бесстыжий червь, смеющий возлежать перед самой главной женой нашего всесильного султана?!

– Не-а, по сути, я очень стыдлив, и если вам неудобно разговаривать со мной стоя – ложитесь, я охотно подвинусь…

Женщина, словно выплывшая Муму, начала лихорадочно хватать ртом воздух и даже, кажется, заметно увеличилась в размерах…

– Как ты… смеешь так… да я… одного моего… тебя тут же…

– Да, вот такой уж я несносный хам, что смею, то и жму, но большинству девушек это нравится, – пунктуально отвечая на все недовысказанные вопросы, продолжал наш герой. – Однако, пока вы, как самая весомая жена вашего султана, не повелели мужу сотворить со мной нечто противоестественное, может, скажете уже, зачем пришли, а?

– Затем, чтобы сказать тебе, что если только ты исполнишь повеление моего горячо любимого (да сохранит его Аллах и помилует!) мужа, то твоя смерть будет самой долгой, самой ужасной, самой мучительной и…

– И так далее, в соответствии с вашим кротким нравом и бесконечной добротой?

– О исчадие гиены и скорпиона, чтоб шайтан этой же ночью обгрыз тебе все ногти… – злобно зашипела женщина, но в этот момент знакомый фальцет самого Муслима аль-Люли Сулеймана ибн Доде раздался за гостеприимными дверями. Лев величаво указал даме пальчиком на «под кровать!», и главная жена султана, разом сдувшись, умудрилась-таки туда влезть. Невнятный всхлип, короткая потасовка, облачко пыли, вылетевшее снизу, кровать пару раз дёрнулась и тактично замерла…

В двери вошло главное действующее лицо правительства славного Коканда. Султан огляделся, закрыл за собой дверь и уже открыл было рот, как догадливый Оболенский предупреждающе вскинул руку:

– Ша! Хватит, наслушался! Всё, что вы тут намерены сообщить мне о моей гнилой сущности, я уже знаю, запомнил, осознал, выписал золотой арабской вязью на чёрных скрижалях беспросветного мрака моей преступной души, так?! Теперь, ради бороды святого Хызра с колесницей, чётко и целенаправленно – ЧЕГО НАДО?

Добрых пять минут с очень длинным хвостиком султан молчал, пыжась от сомнений. Его буквально на глазах раздирали два безумных противоречия – с одной стороны, жгучее желание немедленно казнить наглеца в соответствии со всеми наворотами шариата, а с другой, этот несносный злодей был ему для чего-то очень-очень нужен! Лев намеренно сделал предельно скучное лицо и даже зевнул, хотя вставать и не собирался…

– Ты должен украсть для меня самую достойнейшую из жён, прекрасную пери Востока, красотой превосходящую всех райских гурий, с телом совершенным, словно её лепили руки Аллаха, и душой чистой, как слеза пророка! Понял ли ты, несчастный?!

– Угу, уже конспектирую. Осталось выяснить кличку и среду обитания этого подвида розового фламинго…

– О, её божественное имя, – не замечая иронии, продолжал султан, – подобно музыке флейты и свирели – Ирида аль-Дюбина!

Глава 5

Политкорректность придумал шайтан, для того чтобы честные люди не могли называть вещи своими именами…

Проверенный хадис

Сказать, что удивлённую морду Льва малость перекосило – значит не сказать ничего. В беспредельном изумлении он так распахнул рот, что Муслим аль-Люли Сулейман ибн Доде, не удержавшись, заглянул туда.

– Но помни, сын свального греха ехидны и крокодила, если об этом узнает хоть кто-нибудь…

Оболенский икнул, извинился и в ту же секунду разразился таким хохотом, что стены вздрогнули. Видимо, причина столь бурного веселья не была оценена султаном по достоинству. Восточная субординация вообще редко поощряет подобную фамильярность, и их величество, да сохранит его имя Аллах для неблагодарных потомков, дважды возмущённо фыркнул, притопнув ножкой.