Посреди серой мглы (ЛП)

С тех пор, как мы поднялись в вагон, температура в нём всё поднималась и поднималась. Моё лицо обволакивал сырой запах пота. Мы протолкнулись к дверям, чтобы немного подышать. Поставили чемоданы один на другой, а сверху посадили Йонаса — в руках он держал узелок от тёти Регины. Мама стала на носочки и попыталась выглянуть на платформу, высматривая там отца.

— Вот. — Какой-то седой мужчина поставил на пол небольшой ящик. — Становитесь на него.

— Большое вам спасибо! — поблагодарила мама и сделала, как он предложил.

— И давно? — спросил он.

— Со вчера, — ответила мама.

— А чем он занимается? — спросил седой мужчина.

— Он работает проректором в университете. Его зовут Костас Вилкас.

— Вилкас, значит, — кивнул мужчина. У него были добрые глаза. — Красивые дети.

— Да. В отца пошли, — ответила мама.

Мы все сидели на бархатном диване, Йонас — у папы на коленях. Мама была одета в зелёное шёлковое платье в пол. Её светлые волосы спадали блестящей волной на одно плечо, а изумрудные серьги сверкали на свету. На папе был один из его тёмных костюмов. Я выбрала себе кремовое платье с коричневым атласным поясом и такую же ленточку для волос.

— Какая красивая семья, — сказал фотограф, пока устанавливал большой аппарат. — Костас, Лина просто у тебя удалась.

— Бедная, — пошутил папа. — Будем надеяться, что, когда вырастет, станет похожа на маму.

— Ага, надейся, — ответила я.

Все засмеялись. Сверкнула вспышка.

10

Я посчитала: сорок шесть человек набиты в эту клетку на колёсах. А может, даже гроб. Я рисовала пальцами на пыли в передней чисти вагона, стирала рисунки, а после начинала снова.

Люди спорили о том, куда нас везут. Одни говорили — в НКВД, другие — в Москву. Я окинула всех взглядом. Лица смотрели в будущее, каждое по-своему. Я видела решимость, гнев, страх, смятение. У кого-то — безнадёжность. Они уже сдались. А я?

Йонас отгонял от лица и волос мух. Мама тихо разговаривала с женщиной, сын которой был моим ровесником.

— Вы откуда? — спросил у Йонаса парень с тёмными волнистыми волосами и карими глазами. В школе в таких часто влюбляются.

— Из Каунаса, — ответил Йонас. — А вы?

— Из Шанчая[2].

Без слов мы неловко взглянули друг на друга.

— А где твой папа? — буркнул Йонас.

— В литовском войске. — Парень сделал паузу. — Он давно не появлялся дома.

Его мама была похожа на офицерскую жену, изящную и не привыкшую к грязи. Йонас болтал и дальше, мне не сразу удалось его остановить.

— А наш папа работает в университете. Я Йонас. Это моя сестра Лина.

Парень кивнул мне.

— А меня зовут Андрюс Арвидас.

Я кивнула в ответ и отвела взгляд.

— Как думаешь, они будут выпускать нас хоть на несколько минут? — спросил Йонас. — Тогда папа нас увидит, если будет на станции. Ведь сейчас он не может нас найти.

— Энкавэдэшники вряд ли хоть что-то будут нам позволять, — ответил Андрюс. — Я видел, как они били какого-то мужчину за то, что он пытался сбежать.

— Они называли нас свиньями, — заметил Йонас.

— Не слушай их. Сами они свиньи. Тупая свинота, — сказала я.

— Тише! Я бы такого не говорил! — сделал мне замечание Андрюс.

— А ты кто такой, полицейский, что ли? — спросила я.

Брови Андрюса взлетели вверх:

— Да нет, просто не хочется, чтобы вы попали в беду.

— Не надо нам беды, Лина, — сказал Йонас.

Я оглянулась и посмотрела на маму.

— Я отдала им всё, что у меня было. Солгала, сказав, что он слабоумный. У меня не было другого выбора, — шепотом рассказывала мама Андрюса. — Иначе нас бы разделили. Теперь у меня ничего нет.

— Понимаю, — сказала мама и взяла женщину за руку. — С нами тоже такое хотели сделать, хотя мальчику всего лишь десять лет.

Ребёнок Оны начал плакать. К маме подошла госпожа Римас.

— Она пытается накормить ребёнка, но почему-то не получается. Он не может взяться ротиком.

Часы тянулись, словно длинные дни. Люди стонали от жары и голода. Лысый жаловался на свою ногу, другие пытались обустроиться. Мне пришлось отказаться от рисования на полу, поэтому я стала царапать рисунки ногтем на стене.

Андрюс выскочил из вагона, чтобы сходить в туалет, но энкавэдэшник ударил его и забросил назад. От каждого выстрела и крика мы вздрагивали. Больше никто не решался покинуть вагон.