Посреди времен, или Карта моей памяти

Просыпаюсь от сердечного приступа. В висках стучит, сердце колотится. Хорошо, что проснулся, а то так бы и закололи.

11. Построждественский сон

Стою на трамвайной остановке. В Москве. Конец девяностых. Что за улица, что за район – не помню. Не понимаю и то, как сюда попал. Сзади большой серый дом. Окна квартир темные, только лестничные пролеты освещены. Жду трамвай № 27. А его все нет. Вдруг подходит неожиданный № 13. А на трамвайной вывеске такого не значится.

– Куда идет? – спрашиваю.

– А куда надо? – выглядывает блондинистая вагоновожатая.

– На Бориса Галушкина.

– Доедем. Только не по прямой. Маршрут немного другой. Вначале как бы по кругу поедем, потом повернем, куда тебе надо.

Я сажусь. Действительно, метров двадцать едем по прямой, потом рельсовая развилка, сворачиваем направо. Рельсы кажутся старыми, будто в самом начале трамвайного движения положены, дореволюционные какие-то. Сижу напряженно. В окно вижу совсем незнакомые улицы, вроде даже и не московские. Какая-то заводская окраина промышленного городка. Такие окраины видел пару раз в командировках. Бетонные заборы с проломами, куски колючей проволоки валяются. Едем этим жутковатым проулком. И кажется мне, что это хорошо, что без остановок. Уж больно темные фигуры мелькают вдоль трамвайных путей. Проехав переулок, выныриваем на более или менее широкую дорогу, но тоже лишь отдаленно знакомую. Все же широкая. Ну, думаю, здесь-то на первой остановке сойду. Пешком доберусь, расспрошу прохожих и доберусь. Что-то непонятно мне, куда это трамвай едет. На мой-то взгляд, надо бы к моей улице прямо двигаться, а рельсы куда-то налево ведут.

Трамвай встал. Двери как-то неуверенно приоткрылись и тут же стали закрываться, но я уже выскочил. Блондинка мне что-то вслед закричала, но я не услышал. Иду к той улице, что из окна трамвая показалась знакомой. Выхожу на нее. Нет. Не та. Не знаю, что за улица. Не знаю, где я. И понимаю, что район не мой. Но когда-то я там бывал. Кажется, Коптево. Тоже рабочий район. Опять заборы, за ними трубы фабрик, придорожные пивнушки, где гомон и шум. Но лучше мимо них. Серые лица прохожих, даже не лица, а какие– то мятые физиономии, словно страшилки монстров из американских ужастиков. Куда идти, не понимаю. Никак не соображу, как мне из Коптева до Галушкина добраться. А спросить прохожих не решаюсь.

И опять какие-то развилки дорог.

Вдруг рядом со мной оказываются два человека с интеллигентными, но очень нехорошими лицами. Один блондин в синеватом костюме с синим галстуком. Другой носатый брюнет разбойного вида в белом плаще. Один идет справа от меня, другой слева. Как будто мы вместе и должны идти.

– Чего, друг, блуждаем? – говорит блондин.

– Мы тебя выведем, – вторит носатый брюнет.

Дальше идем молча. Один справа, другой слева. Будто я арестован и меня ведут куда-то. Иду и думаю: «Почему 27 трамвая не дождался, а сел на 13?» Понять не могу.

27. 02. 2012

Журнал «Вопросы философии»

12. Иван Фролов, или Человек-эпоха (Выступление на круглом столе в журнале «Вопросы философии»)

Всякий человек живет в своем времени, обживает его, пристраивается к нему, сопротивляется ему, если хватает сил. Но есть люди, с которыми эпоха – рифмуется, без которых не понять ее глубинный смысл, ее пафос, направленность ее движения. К сожалению, но, как ни странно (хотя к этой странности мы привыкли), только смерть бросает яркий и окончательный свет на жизнь человеческую. Человек умер, и сразу по-другому он видится. И естественно, когда умирает большой человек, то начинаешь думать волей-неволей не только о том, что он значил в твоей жизни, но что вообще он значил в истории. Академик И. Т. Фролов как раз именно тот человек, который безусловно станет вскоре предметом исторического изучения. Это не о каждом можно сказать. Мне кажется, что Иван Тимофеевич – человек, через судьбу которого можно понять эпоху, ту большую эпоху, большую по времени, я уж не говорю – по значительности, которую мы прожили, и попытаться как-то ее определить. Сегодня наша задача (помимо сердечного соболезнования) оставить как можно больше штрихов к его жизни – для будущего историка.