Посреди земли

— Так, мелочи жизни… — Губы оператора растянуты в ниточку, и каждое слово он роняет, будто стряхивает крошки. — У этого типа татуировка под мышкой. Он был эсэсовцем.

— Неправда!

— Правда, — кивает писательница. Она откидывает в сторону купальный халат, и ее искривленные, отмороженные пальцы подтверждают: это правда.

На лице Пали, не привыкшего к сложным переживаниям, всеприемлющая улыбка сбивается в растерянную ухмылку. — А ведь казался таким своим парнем… ну, своим в доску. Наверное… — Оборвав фразу, он встает, отряхивает приставшие травинки, цветочную пыльцу. — Чтоб тебе провалиться ко всем чертям!

— Где будем разводить костер? — подбегает к ним патлатый молодой человек.

— И без костра перебьешься, — оператор натягивает носки.

— Мы натаскаем хворосту. Кирпичами мы запаслись.

— Не нам этим заниматься, — говорит писательница, неотрывно следуя за взглядом Валики: зрачки ее мечутся справа налево, слева направо, в них смятение перепуганного насекомого, трепет наколотого на булавку мотылька. — Завтра он улетает. — Хорошая тема, так и просится на бумагу… Бесплодные мечты стареющей климактерички. Эти судорожные попытки ухватиться за несуществующую соломинку. Женщина было уже покорилась старости, как вдруг однажды… У писательницы слегка перехватывает горло, когда она представляет себе припорошенные сединою волосы и поблекшую за зиму вялую кожу, желтизна которой особенно заметна при ярком летнем солнце, и эта самоуверенность, за которою скрывается робость ее героини. Она более хрупкая, более ранимая, чем сама Маргит. Эту черту для своей будущей героини она позаимствует у Валики. Равно как и глаза янтарного цвета; они широко, изумленно распахиваются, стоит только мужчине… Да, кстати, а каков он, этот мужчина? Пожалуй, замкнутый и немногословный, он не любит привлекать к себе внимание. И конечно, он не похож на Хаберманна… Своей грубоватой честностью и требовательностью… требовательнее всего он относится к самому себе… Фантазия ее заработала, выстраивая деталь за деталью, теперь в бескровных муках она сотворит другого Хаберманна и другую Маргит, которая будет все же сродни ей самой.

Хаберманн шутливо целится в них мячом, вот он выходит из воды, садится по-турецки.

— Чудеснейший день! Поплыли на тот берег! Кто со мною?

Руки у Вали бессильно повисли меж колен, лицо серое, как закваска, она поднимает глаза на Хаберманна:

— Ты вовсе и не был в Швеции!

— Но, дорогая… о да, конечно, нужен документ… Ведь мы живем в эпоху документов. — Он смеется. — Неужели никогда не кончится эта власть бумаг над нами?

Безмолвие, как в аквариуме. Тяжелая, удушливая тишина.

— Пфуй, до чего ленивая компания! Auf! Встать, Пали! Фрау Маргит!

— Мы едем домой…

— Как, уже домой? Но ведь…

— Дождь собирается! — объявляет оператор.

— Пора сматывать удочки, — хрипло добавляет Пали. — Нюхом чую, быть грозе.

Ни единое облачко, даже самое крохотное, не омрачает бескрайней синевы неба.

Хаберманн хочет возразить, но что-то удерживает его. Он молча ждет, пока все соберутся к отъезду.

Сборы проходят в полнейшем безмолвии, и тем назойливее, оглушительнее становится треск кузнечиков.

Перевод Т. Воронкиной.

Шаролта Раффаи

Мне сорок восемь лет. Почти всю жизнь я прожила в Калоче и ее окрестностях. Калоча — это маленький городок на берегу Дуная, насчитывающий всего двадцать тысяч жителей. Там живет вся моя семья, там проходили мои годы учения, там ступила я на преподавательскую стезю, переезжая из села в село, в зависимости от того, где была в данный момент нужнее. Муж мой тоже учитель по призванию. У нас двое детей, дочь и сын, оба уже взрослые.