Посреди жизни

Невролог, присутствовавший при этом, не просто не согласился: он явно смутился и тут же высмеял ее диагноз, сказав, что пациенту просто нужно правильное лекарство – оно, мол, приведет его в чувство. Через несколько дней пациент умер.

После этой встречи Элизабет стала больше задумываться, больше наблюдать и записывать свои наблюдения. Она заметила, что большинство врачей избегает упоминаний о чем-либо, связанном со смертью, и чем ближе пациент к смерти, тем больше врачи отстраняются от него. Она спрашивала коллег, но те избегали прямых ответов, и у нее сложилось впечатление, что очень немногие из них вообще когда-либо были у постели больного в его смертный час. Неявно подразумевался ответ: «Это не по моей части, я оставляю подобные вещи медсестрам». Тогда она расспросила студентов-медиков и выяснила, что их вообще не учили ничему связанному со смертью или с уходом за неизлечимо больными.

Поначалу ей было любопытно, ее даже забавляло желание коллег прятать голову в песок, и она прикидывала, как можно расценить его с точки зрения аналитической психологии. Но потом она задумалась, что́ это означает для пациентов. Ее стали особенно интересовать те из них, кто был неизлечимо болен и подошел к смерти ближе всего. Опыт работы в истерзанной войной Европе позволял ей легко общаться с этими людьми, и она часами сидела рядом с ними. И главное, что она обнаружила, – их горе, вызванное одиночеством и изоляцией. Очень часто больной впервые узнавал о серьезности своего состояния по изменениям в поведении окружающих: они начинали избегать общения, ответов на вопросы, зрительного контакта. Молчание врачей усиливало страх больных. Родственники и друзья, казалось, тоже были вовлечены в массовую игру «Давай притворимся», тем самым закрывая дверь для сопереживания. Каждый умирающий жаждет любви, прикосновений, понимания, и сердце его рвется от горя, потому что те, чья близость ему нужна, удаляются от него.

Эти наблюдения противоречили ее деревенскому воспитанию в Швейцарии, где к умирающим относились с любовью и состраданием. И ей даже показалось, что это какая-то специфика Нью-Йорка. Но в 1962 году семья – в которой к этому времени уже было двое детей – переехала в Денвер, штат Колорадо, и Элизабет с мужем устроились на работу в университетскую клинику. Она потихоньку продолжала свои наблюдения и, к своему удивлению, обнаружила, что отношение медиков и окружающих к умирающим больным в Колорадо было ничуть не лучше, чем в Нью-Йорке. Похоже, по всей Америке тема смерти считалась нежелательной.

– Это болезнь всей нации, и она куда серьезнее всего, что я видела в палатах для шизофреников, – говорила Элизабет.

Ее новая работа в Денвере оказалась на стыке психиатрии и общей медицины. Команду возглавлял профессор, которого особенно интересовала взаимосвязь между умственной, эмоциональной и духовной жизнью и соматической патологией. Элизабет и профессор были на одной волне, и с ним она могла обсуждать, как отвержение и отсутствие общения действуют на больных, находящихся при смерти. Он был первым врачом, с которым она поделилась своими опасениями, и, к счастью, он ее понял и одобрил ее поиски.

Профессор был блестящим, харизматичным лектором, на его еженедельные семинары приходили толпы народу, и он обсуждал со студентами всех факультетов, как именно психология и психиатрия приложимы к общей медицине, общей врачебной практике. И как-то раз, в один из дней 1964 года, профессор вызвал Элизабет к себе в кабинет. Он сообщил, что скоро на время уедет в Европу и хотел бы, чтобы Элизабет взяла на себя его лекции.

– Я не следую учебному плану. Вы можете выбрать собственную тему. У вас есть две недели на подготовку.

В первый момент ее захлестнула паника. Она никогда не сможет заменить этого блестящего лектора или удержать внимание его слушателей! Но, с другой стороны, это была честь, и она знала, как должна поступить. Темой ее лекций будет смерть.

Основной тезис был несложен: врачам было бы легче иметь дело со смертью, если бы они лучше понимали ее и просто разговаривали о том, что такое умереть.

Элизабет отправилась в университетскую библиотеку, чтобы изучить вопрос, но не нашла ничего, что могло бы ей помочь, кроме нескольких туманных и мудреных психоаналитических трактатов, а также небольшого количества антропологических исследований о ритуалах смерти у индейцев, эскимосов, индуистов и буддистов. Она должна была написать свою собственную лекцию – не имея предшественников и ни на кого не ссылаясь.

Но была и более серьезная проблема. Лекции профессора длились два часа – час собственно лекция, затем перерыв, а затем еще час для представления эмпирических данных и ответов на вопросы. Но какие могут быть эмпирические данные в поддержку тезиса о смерти? Это невозможно. Однако без них ничего не выйдет.