Посредник

Ниже меня, под мозаичной крышей из зонтиков скрывалось и несколько мужских канотье. До моего слуха донесся гул разговора, — этот костер никогда не гас! — но я считал, что не обязан поддерживать его. Поначалу я немного огорчился, когда Мариан предложила впредь не брать меня в такие поездки, но теперь понял — это она для моей же пользы, то и дело в мозгу вспыхивало: «Он прелесть», я ощущал эти слова сладким привкусом во рту. Конечно, ездить с ними — это было престижно; мне нравилась наша триумфальная процессия: прохожие останавливаются поглазеть на коляски, дети бегут открывать ворота, а потом ползают на четвереньках по земле, подбирая пенсы, небрежно брошенные кучером. Но живые фигуры Зодиака и весь сопутствовавший им блеск возникали в моем сознании не менее (а то и более) ярко, когда я был вдали от них; тогда со мной оставалась самая суть впечатлений — не нужно было следить за собой и делать заинтересованное лицо по любому поводу. Зато в моем распоряжении были сараи на задворках усадьбы, место для купания, скирда, с которой теперь я мог съезжать сколько душе угодно, — и даже мусорная свалка. Эти места теребили во мне какие-то струны, и хотелось оказаться там снова.

— А вы знаете Теда Берджеса? — спросил я кучера.

— Ну, как же, — ответил он. — Мы все здесь его знаем.

Что-то в его тоне заставило меня спросить:

— А он вам нравится?

— Мы же все соседи, — уклонился кучер от прямого ответа. — Мистер Берджес — малый неплохой.

Я отметил про себя «мистера», но расплывчатый конец фразы меня разочаровал. Менее всего Тед Берджес казался мне «малым».

Наконец мы добрались до места, которого я ждал с особым нетерпением, — перед нами был овраг, настоящий овраг, единственная достопримечательность дороги. Неясными очертаниями возник предупреждающий знак, но вот он надвинулся на нас, и я прочитал:

Велосипедист

Будь осторожен

Мне это показалось забавным. Один велосипедист, значит, пусть будет осторожен, а если их несколько, могут ехать хоть задом наперед. Я попытался объяснить это кучеру, но он был занят торможением. Мы катились вниз, вихлявшие крупы потных лошадей терлись о щиток коляски. Я оглянулся — сзади таким же манером сползал второй экипаж. Тормоза нагревались, и распространялся едкий запах гари, но Бог знает по какой причине для моих ноздрей это был настоящий фимиам. Все вокруг напряглось, приближалась критическая минута — ощущения обострились до предела.

Наконец мы добрались до дна оврага, и обе коляски остановились. Теперь предстоял подъем — процесс менее волнующий, менее чреватый опасностью, но почти столь же зрелищный; кучера ослабили поводья, а мужчины спрыгнули на землю, чтобы лошадям было легче. Во мне всколыхнулась волна человечности: я тоже запросился сойти.

— Да что с вами, что без вас — какая разница? — небрежно заметил кучер, к моей досаде, но все равно помог мне сойти по крохотным подрагивающим ступенькам, на которых, того и гляди, поскользнешься. Я оказался в одной шеренге с мужчинами и пошел, стараясь подладиться под их длинные шаги.

— А тебе, я смотрю, жара нипочем, честное слово! — воскликнул лорд Тримингем, прикладывая к лицу шелковый платок. Он был в белом полотняном костюме, а на голове, в отличие от остальных, красовалась панама, прикрепленная к пиджаку черным шнурком с пуговичкой — исключительно элегантная, как и вся его одежда; возможно, это бросалось в глаза по контрасту с его лицом. — По-моему, такой жары еще не было.

Я прошел несколько шагов с напыщенным видом — для меня, мол, это сущие пустяки; но его слова запомнил, и, когда мы снова заняли свои места, а лошади затряслись обычной неспешной рысью, моя любовь к жаре проснулась. А вдруг температура сегодня побьет рекорд? Ну, что ей стоит? Вот было бы здорово. Я обожал явления исключительные, ради них был готов поступиться всем привычным и обыденным.

Первым делом по возвращении я намеревался сбегать к домику для дичи; но мне помешали. Во-первых, нас уже ждал чай, во-вторых, с дневной почтой пришло письмо от мамы. «Норидж, Брэндем-Холл, миссис Модсли, для Лео Колстона». Я с гордостью взглянул на адрес: да, вот где я нахожусь.