Посредник

О, altitudo![10] Мы договорились встретиться возле памятника сэру Томасу Брауну[11]; я боялся опоздать и потому пришел раньше; экипаж с двумя лошадьми уже был на месте, кучер в знак приветствия махнул мне кнутом. Мне стало неловко залезать в экипаж и сидеть там одному, словно он мой, и я поболтался вокруг памятника с легким любопытством: а кто он такой, этот сэр Томас Браун? Наконец на другом конце площади я увидел ее. Видимо, она с кем-то прощалась, во всяком случае, мелькнула приподнятая шляпа. Мариан медленно шла мне навстречу, минуя редких в этот час прохожих, однако долго меня не замечала. Но вот заметила, взмахнула зонтиком с пышной оборочкой и ускорила шаг.

Мое духовное перерождение произошло в Норидже: именно там я, подобно освободившейся от кокона бабочке, впервые почувствовал крылья за спиной. Я вознесся к зениту, и этот факт был публично признан за чаем. Меня встретили приветственными возгласами, словно только и ждали моего появления. Вместо газовых горелок вокруг меня взметнулись сеющие влагу фонтаны. Пришлось встать на стул и крутиться, словно планета, все обозревали мой новый гардероб и отпускали восторженные или шутливые замечания.

— А галстук ты купила у Челлоу? — вопросил Дэнис. — Если нет, платить не буду!

У него, у него, успокоила брата Мариан. Кстати, потом я заметил, что на галстуке стояло другое имя: ведь мы обошли так много магазинов!

— Смотрите, он стал совсем хладнокровным! — сострил кто-то.

— Да, — подхватил другой, — хладнокровный и свеженький, как огурчик, и весь в огуречных тонах!

Они принялись обсуждать, какой оттенок у моего зеленого костюма.

— Лесно-зеленый! — воскликнул кто-то. — А может, это явился Робин Гуд?

Эта реплика привела меня в восторг — я сразу представил, как мчусь через лесную чащу с девицей Марианной[12].

— Ну, а чувствуешь ты себя по-новому? — спросил меня кто-то с притворным негодованием, словно я это отрицал.

— Да, — вскричал я, — я чувствую себя другим человеком!

Это не вполне соответствовало истине. Все засмеялись. Постепенно я перестал быть центром внимания — с детьми всегда так — и неловко слез с пьедестала, понимая, что мой час миновал; но какой час!

— Иди сюда, милый, — позвала меня миссис Модели, — дай посмотреть на тебя вблизи.

Чуть нервничая, я подошел к ней — исходивший из ее глаз луч, этот черный прожектор, всегда светивший с одинаковой силой и яркостью, притягивал меня, словно мотылька. Она прикоснулась к мягкой, тонкой ткани, потеребила ее.

— По-моему, эти дымчатые пуговицы из перламутра просто чудесны, а? Да, они здесь на месте, надеюсь, твоей маме они понравятся. Кстати, Мариан, — добавила она, поворачиваясь к дочери, словно я и мои дела больше для нее не существовали, — ты нашла время купить мелочи, о которых я просила? Они понадобятся мне на следующей неделе.

— Да, мама, — ответила Мариан.

— А себе что-нибудь купила?

Мариан пожала плечами.

— Нет. Это может подождать.

— Тянуть тоже не следует, — ровным тоном произнесла миссис Модсли. — В Норидже никого не навестила?

— Ни единого человечка, — ответила Мариан. — Мы и так еле управились, правда, Лео?

— Да, правда, — с готовностью подтвердил я, позабыв о часе, проведенном в соборе.

Из врага лето превратилось в друга: еще одно следствие поездки в Норидж. Я больше не боялся тепла, наоборот, упивался им, словно изучал новое явление природы. Мне нравилось смотреть, как оно, поблескивая, поднимается с земли и тяжело повисает в густых — как-никак июль — кронах деревьев. Видеть, как благодаря теплу все вокруг замирает — или это только кажется? — и погружается в глубокую дрему. Прикасаться к нему рукой, чувствовать его на горле и коленках — теперь они открыты для его объятий. Я жаждал погрузиться в него глубже, еще глубже, утонуть в нем, казалось, все полученное мной тепло как бы складывается в копилку, оно все сильнее обволакивает меня, и скоро я пробьюсь к его эпицентру, к самому его сердцу.

Зеленый костюм с пуговицами из дымчатого перламутра и открытым воротом, так ладно сидевший на мне, легкое и гладкое белье, тонкие гетры, едва защищавшие ноги от царапин, полуботинки (предмет моей особой гордости) — все это лишь первые шаги на пути к полному телесному единению с летом. Одну за другой я сброшу с себя все одежды — неизвестно, правда, в каком порядке, хотя этот вопрос и волновал меня. Какую часть туалета оставить напоследок? Мои представления о пристойности были смутными и неопределенными, как и все по части секса; но я со всей определенностью знал, что готов сбросить их вместе с одеждой и предстать перед природой во всем своем естестве, как дерево или цветок.